Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

Володя ненавидел людей с мобильными телефонами, мужчин в шортах, гуляющих по городу, поэтов, составляющих ему конкуренцию. В круг моих интересов эти персоны не входили.

Я не был настолько зациклен на деньгах, как обедневшие аристократы или полуголодные пролетарии. Питался просто и изящно. Тем, что попадется. От гамбургера до фуа-гра. Когда Петя Вайль красочно описал, как вчера приготовил кролика в белом вине, я признался, что для экономии времени пью сырые яйца.

Основной нашей пищей была закуска. То, чем можно закусить водку. Наш общий друг Андрей Грицман решил, что Варик-стрит, 47, превращается в клуб самоубийц. Поэты, свихнувшиеся на почве бедности, неразделенной любви и пьянства. К этому образу мы отнеслись с юмором, даже старались ему соответствовать, однако переход за грань отчетливо чувствовал каждый из нас. Мы пили, но, к примеру, ни разу не дрались. И не спорили, чьи стихи лучше.

Юля Беломлинская [86] Юлия Беломлинская (1960) — российская художница, поэт, писательница, публицистка, актриса и певица. назвала нас занудами со «справками о гениальности» от Бродского. Похоже на правду. Я с тех пор тоже выдаю подобные справки. Гандельсман, кажется, скромничает.

Никто никому помочь не может, как тут помочь? Ты можешь хорошо писать, но ведь нужно потратить кучу сил, чтобы донести это до людей. Что лучше? Опереться на репутацию чужого человека по жизни — невозможно. Культ Дяди Джо в те времена достиг апогея. Малиновый пиджак, депутатский значок, чеченский кинжал за «дружбу народов», мерс, Алена Апина на плече и справка от нобелевского лауреата Иосифа Бродского о выдающихся способностях в изящной словесности. Поэзию я временно оставил и сочинял преимущественно матерные частушки. Как будто есть высокие и низкие жанры. Но если ты доводишь низкий жанр до натурального совершенства, он становится интереснее аристократического изыска.

Я спал с диктофоном и, хохоча, наговаривал эти бессмертные строки. Делился творчеством с русской публикой Манхэттена и находил радостный отклик. Жены бизнесменов пели мои куплеты в русских кабаках, профессора славистских кафедр искренне смеялись. Я привык, что имею успех с похабщиной. Верлен, говорят, тоже раздваивался: писал под разными псевдонимами то утонченно, то брутально. Нюсе Мильман, познакомившей меня с безразличным Львом Лосевым и пугливой тогда еще Ириной Прохоровой, мои песни нравились. Нюся хохотала.

И тут я нарвался на Татьяну Толстую. Позвонить ей мне советовал Генис. Думал, что мы найдем общий язык и подружимся.

У меня были в тот день фляжка «смирновки» и гандельсмановское угрюмое настроение. Я решил пригласить Татьяну Никитичну на фестиваль американской поэзии. Кругозор. Новые люди. Случаются — влиятельные. Почему бы и нет?

Толстая сказала, что поэзия ее не интересует, тем более американская, и взялась с ходу обсуждать наших общих знакомых. Все они оказались недоделанные, неумные, необразованные. Благородно коснувшись нескольких имен лишь намеками, она перешла на Михаила Эпштейна.

— Он, кроме литературы, ничего не знает. В какой кабак пойти, какой лимузин вызвать.

— У меня с этим попроще, — сказал я. — Я растворен в стихии народного быта.

— Ну или этот ваш Бродский. Кафедра — квартира. Кафедра — квартира. Ну женщины иногда. Или, там, стихи.

— Ну такая профессия.

— А где же жизнь?

— Так она сама во все дыры лезет, — сказал я.

У Татьяны Никитичны жизнь во все дыры не лезла. Америка к тому времени ей надоела. Раньше она говаривала, что американская цивилизация сугубо рациональная, а наша — чувственная. Теперь ни то ни другое ее не устраивало. Я тоже потерял прежний энтузиазм, но жить мне нравилось. Я решил развеселить писательницу и спел ей несколько матерных куплетов. Поначалу она оживилась, но тема извращений ее насторожила.

Мою поэзию Толстая слушала молча. Прикидывала, насколько мое творчество соответствует образцам западной демократии.

— У меня есть другое, Татьяна Никитична. Вылитый капитан Лебядкин. Почитать?

— Нет, пойте это, — голос ее становился все тяжелей и зловещей.

— Очень интересный материал, — сказала Толстая. — На английский уже переведен?

— Я не тороплюсь со славой.

В следующий раз мы повстречались у Саши Гениса на первомайском маскараде. Толстая — в костюме гориллы, я — в облике Ясира Арафата. Я напялил маску с большим пластмассовым носом и усами, повязал на голову черно-белую куфию. Художник по имени Василий нарядился в форму афганского талиба. В компании присутствовал музыкант Шевчук, но он в маскарадном костюме не нуждался. Хозяева опасались, что русские радикалы могут надраться на балконе. Не ошиблись. Вскоре мы запели. Каждый о своем.

Толстая выглядела обиженной. Спросила у меня, почему я скрываю лицо под маской. Я сказал, что боюсь обезьян. С тех пор мы никогда не общались. Лишь здоровались при случайных встречах. Моя поэзия как-то на нее повлияла. Любое изменение — к лучшему. Если, конечно, писательница не приняла мои куплеты на свой счет.

Обвал начался незаметно — даже с погодой никак не был связан. Чисто формально все выглядело хорошо. Я продолжал службу в Стивенсе. Ходил в русские рестораны и американские библиотеки. И там и сям декламировал стихи и переводы.

Продолжал общаться с Битовым, который читал курс лекций в Вашингтонском университете. Прогуливался с ним и Наташей Михайловной [87] Наталья Михайловна Герасимова — супруга Андрея Битова. по Бродвею и начинал тосковать по родине.

Уральские стихи для Крюгера удалось заполучить легко. Я позвонил Майе, ее не оказалось дома. Набрал Юру Казарина [88] Юрий Казарин (1955) — поэт, лингвист, профессор филологического факультета Уральского государственного университета им. А. М. Горького, заведующий отделом поэзии журнала «Урал». , и он сообщил мне, что юное дарование зовут Борис Рыжий. Пишет отлично, дерзко, много пьет и плохо кончит. Я пожалел, что не успел познакомиться с ним в Екатеринбурге.