Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

Дядя Джо вздохнул, явно не ожидая услышать от меня такого откровения.

— Бабушка вела записи, потом и отец. Старика Месяца я записывал на диктофон. Он хорошо играл на гармошке. Пел народные песни. Сочинял матерные куплеты. Я продолжаю его традицию. Насколько можно знать чужое прошлое?

— Если уметь чувствовать и иметь фантазию…

— У меня вроде есть способности. Что тут скажешь, если они вырывали прошлогоднюю мороженую картошку и делали кисель из крахмала? Весной собирали в поле колоски зерна, которые не проросли и лежали под снегом. Летом жрали всякую дикую зелень: медунки, черемшу, клубни саранок. Бабушка шила мальчикам брюки из мешочков из-под пороха, который присылали американцы на химический завод. Синтетический шелк — ткань крепкая. Еще американцы слали испорченные парашюты. Однажды бабка сделала нечто совершенно необыкновенное — сшила моей тетушке красивое платье из парашюта. Шила она прекрасно.

— Американцы, говорите? У меня тоже было военное детство. В Череповце.

— Тут Кузбасс. Шахтерский поселок. Пьянки да драки. Отец больше всего хотел из этой дряни выбраться. В Университет, как сын врага народа, не поступил. Пошел в политех, на режимный радиотехнический, но его оттуда турнули, хотя он и был круглым отличником. Смог перевестись на электроэнергетический. Собрал бумаги — реабилитировал отца. Хотел, чтоб все было правильно.

— Хм, — сказал Дядя Джо. — Меня тоже гнала по жизни жажда реванша. Месть, если хотите.

— Кому?

— Бабам, которые не увидели во мне гения. Коллегам, которые раздували хвост и воротили морду. У меня были серьезные счеты с Совдепией. Должен сказать, я им хорошо дал прикурить.

— Я не обидчивый. От литературной шпаны стараюсь держаться подальше.

— Какая-то мотивация у вас должна быть?

— Я не узник совести. Вместо дикого зверя в клетку не входил.

— Я много работал с правильными людьми… Мальчики из хороших семей изобретают себе трудное детство, — подытожил он. — Если вы будете так пить, ничего не добьетесь. Останетесь каким-нибудь Леонидом Губановым. — Потом ехидно добавил: — Стихов по причине несчастной любви написали много?

— Я вообще не пишу таких стихов.

— А как же самовыражение?

— Мандельштам говорил, что оно — злейший враг поэзии.

— Мало ли что он говорил. Когда пишешь от себя напрямую — пробивает лучше. Вообще, не надо никого слушаться. Прислушиваться можно, а слушаться не надо.

— Вы провели со мной воспитательную беседу? — спросил я с иронией.

— Да ну вас. Делайте что хотите.

Тут меня осенило.

— Иосиф Александрович, вы не знаете, кто написал эти стихи? — я прочитал «Дом отступал к реке, как Наутилус…».

— Если их написал ваш товарищ, приглашайте его сюда без тени сомнения, — заявил Бродский.

Я объяснил ситуацию, опуская сюжет с Крюгером.

— Тоже мне проблема, — сказал Бродский. — Езжайте к Кузьминскому. Вы знакомы с Кузьминским? Он знает весь андеграунд.

Господи, почему мне не пришла в голову эта идея раньше? С Кузьминским я был знаком и, несмотря на мелкую ссору полгода назад, смело мог навострить к нему лыжи.

— Дядя Джо — вы гений! — сказал я. — Без малейшей лести говорю. Гений.

Кроме Дяди Джо, я часто переговаривался по телефону с Вайлем и Генисом. Отвлекал их всяческой ерундой и не стыдился этого. Генису позвонил ранним утром из Южной Каролины — узнать, как тут обстоят дела с рыбалкой. Объяснил, что вокруг непроходимая частная собственность и нацпарки.

— Ничего не поделаешь, — сказал Александр. — Рыбу вам придется здесь ловить в строго отведенном для этого месте.

— А наживку где взять?

— Так вы лопату возьмите и червячков-то и накопайте.

Дельный совет. Сразу видно бывалого человека.

С Вайлем беседы были задушевнее. Я умудрился поговорить с ним про операцию «Дунай» в Чехословакии и современное положение дел в Чечне. На обе темы я реагировал одинаково.

— Лишь бы в России было спокойно.

— Вторжение в чужое государство делает вас спокойным? — возмущался он.

— А вы сильно переживаете за какой-нибудь Гондурас? Вторжение оттянуло распад социалистического блока. Предотвратило возможную войну. 21 августа в страну вошли передовые батальоны 1-й и 3-й механизированных дивизий США. Наши танки их отогнали. Благодаря этому я прожил счастливую юность.

— Как вы можете при этом дружить с Горбаневской?

— Я и с Дремлюгой [80] Горбаневская, Дремлюга — участники «демонстрации семерых». Демонстрация 25 августа 1968 года, также называемая «демонстрацией семерых», была проведена группой из восьми советских диссидентов на Красной площади и выражала протест против введения в Чехословакию войск СССР и других стран Варшавского договора. дружу. Он тут скупил целый квартал недвижимости — сдает русским. Я и не знал, что в Джерси-Сити столько русских. Они в вопросе с Чечней меня поддерживают. Мы должны остановить распад государства.

— Но не такими же методами, Вадим. Умоляю вас. Грозный бомбят. Гибнут старики, женщины и дети.

— Война — вещь отвратительная, — соглашался я. — Но американцы бомбят чужие страны гораздо чаще.

— Как можно сравнивать? — возмущался Вайль. — Наши делают все быстро и чисто.

— У меня другая информация, Петр Львович. Если вам нужен материал из первых рук, могу дать телефон старшего следователя по особо важным делам Андрея Сороки. Военная прокуратура. Они осветят вам этот вопрос до мелочей. Это мой близкий друг. Врать не станет.

— Вы невменяемый человек, — удручался Вайль. — Давайте сменим тему разговора.

Направление беседы Вайль изменил действительно резко. Он сказал, что я, как порядочный человек, должен пригласить из Москвы поэтов Кибирова и Гандлевского. Лучше бы мы продолжали говорить о Пражской весне.

— А чем они хороши? — я к тому времени читал обоих и даже переговаривался по их поводу с Дядей Джо. — Боятся смерти, не любят женщин, уважают поэзию как жанр. Позорище. Плоские советские вирши. Соцреализм. У Гандлевского чуть поаккуратней, но по сути одно и то же. Ирония из моды вышла. Игра стилей и цитатность — вчерашний день. У них видно, как все слеплено. Шито белыми нитками. Просвечивает.

Я в то время любил метафизику, тайну, чудо. Я их люблю и сейчас, но странною любовью.

— Сделайте им приглашение, — вторил Вайлю его побратим Генис. — Мы же друзья. Друзья должны помогать друг другу. — Мне казалось, что я слышу голос врача, обращающегося к пациенту дурдома.

Пропаганда усилилась. В пользу поэтов-иронистов высказалась критик Лиля Панн, изобретшая термин «гудзонская нота». Напоминания о гениальности этой двоицы капали мне на голову, как вода в камере пыток. Русского литературного расклада я не знал. Опирался на собственный вкус. Если я плачу деньги, то имею на это право.