Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

Лекцию Евтушенко заканчивал историей романтических отношений Пастернака с Ивинской, которая «сбрасывала платье, как роща сбрасывает листья». И «пойду размять я ноги — гляжу, там ты стоишь» [76] «сбрасывала платье, как роща сбрасывает листья» — неточная цитата из стихотворения «Осень (Я дал разъехаться домашним…)» Бориса Пастернака (1949). «пойду размять я ноги — гляжу, там ты стоишь» — неточная цитата из стихотворения «Свидание» Бориса Пастернака (1949). . Евтушенко был проникновенен, когда рассказывал, как Пастернак стряхивал снег с ее пальто у здания Большого театра — и снег этот искрился. Я увидел картинку и размяк. Когда Евтушенко заканчивал выступление декламацией кусков из «Высокой болезни», которую я знал наизусть, я подключился к чтению, порадовав немногочисленную аудиторию.

— Не ожидал, — захлопал в ладоши Евгений Александрович. — Как ваша фамилия?

Я представился.

— Я включил ваши стихи в «Строфы века». Фамилия запоминающаяся. Вы от Андрея Андреевича [77] Вы от Андрея Андреевича? — имеется в виду Андрей Вознесенский (1933–2010), советский и российский поэт, публицист, художник и архитектор. ?

— От Иосифа Александровича, — сказал я бестактно.

— Что вас привело к нам, молодой человек?

И тут я категорически забыл о пьянке у Шемякина — и выложил то, что меня действительно на тот момент интересовало. Я сел напротив поэта, впялившись в грубые рабоче-крестьянские руки с аляповатым перстнем желтого металла, и спросил:

— Вы не знаете, кто написал эти стихи?

Евтушенко встрепенулся, попросил прочесть еще раз.

— Это не мои стихи, — упредил я его предположение. — Ко мне попали случайно. Подумал, что такой знаток русской поэзии, как вы…

— Это очень хорошие стихи. И я хотел уже вас поздравить. Эмигрантские?

— Совсем ничего не знаю.

— Знаете, молодой человек, я занимаюсь этим всю жизнь. Ищу, коллекционирую поэзию, но этих стихов не слышал. Давайте обменяемся телефонами. Устроим соревнование, кто узнает имя автора первым. Хорошие анонимные стихи — редкость в наше время. Люди больше не предаются творчеству как счастью. Они ищут славы. Вы слышали о скандале с Джоном Эшбери?

Не знать о Джоне Эшбери, находясь в среде американских авангардистов, я не мог. Он давно стал их кумиром, отодвинув Паунда, Фроста, Лоуэлла, Уолесса Стивенса на второй план. Его поэтика стала точкой отчета для нескольких поколений. Мне он казался сюрреалистом средней руки, но к мнению друзей я прислушивался.

— Что с ним? — спросил я участливо. — Попал под лошадь?

— «Книжное обозрение» [78] «Книжное обозрение» — приложение к Нью-Йорк-Таймс. утверждает, что текст книги 1994 года «And the Stars Were Shining» Эшбери полностью украл у своего ученика. Парень в интервью привел фотографии черновиков, копирайты на каждое стихотворение. Похожую историю рассказывают про Шолохова, но в то время авторское право было не столь развито. Эшбери попал в очень нехорошую ситуацию. Чем он будет крыть приведенные факты, я не знаю.

— Стихи носятся в воздухе, — сказал я. — Мне кажется, поэты не должны иметь на них никаких прав. Мы не помним, кто изобрел двигатель внутреннего сгорания или унитаз, а носимся с какими-то словесными погремушками.

Я догадывался, что это проделка Крюгера, но не очень-то по этому поводу переживал. Газеты поговорили о бедняге Боббите и праве на женский оргазм, о Монике Левински, о безумном Тимоти Маккавее, злодее Милошевиче. Пусть теперь помоют кости поэзии. Хуже от этого она не станет.

К Маргарет зашёл в полдвенадцатого ночи. Нажал на кнопку звонка, и она вышла ко мне в ночном халате.

— Дыма, неделю назад я гуляла в Бэттери-парке.

Я вздохнул, почуяв недоброе.

— Ты лежал там на газоне с девочкой лет семнадцати, обжимался с ней и целовался, не размыкая губ, ровно восемь минут. Я стояла прямо над вами, но вы настолько увлеклись друг другом, что не видели ничего вокруг. Я ничего не хочу от тебя слышать. Я не гоню тебя. Я люблю тебя, если вообще можно говорить такие слова после увиденного. Я верю, что это — недоразумение и ты при своей изобретательности всё мне объяснишь, но давай возьмем паузу хотя бы на две недели. Не будем встречаться и разговаривать по телефону. Хорошо?

Я комически поцеловал ей руку, сказал, что люблю ее, и отправился на станцию метро наблюдать за играми мышей на рельсах. Давненько я их не видел.

Через пару дней я полетел в Орегон, где в отеле аэропорта мне назначила свидание некая Сьюзен Брана, занимающаяся экологически чистым производством пластика. Технологически это невозможно. Что-то из области научной фантастики. Но попробовать впендюрить американским партнерам — святое дело. Речь шла об очистке дыма от вредных примесей при производстве полипропилена импульсным пучком электронов (энергия до 500 килоэлектронвольт, длительность 100 наносекунд). Это была наша инициатива, никак не связанная с компанией Кайзера.

За день до этого я сходил на вечеринку к Генисам, приделав себе пластиковую руку на перевязи. Надел белый костюм, купленный когда-то с Ксенией в Сан-Франциско, соломенную шляпу. На грудь повесил довольно точную копию автомата «Узи», стреляющую пластиковыми пулями.

— Я знаю, почему у вас такой костюм, — сказал Саша, когда я вылез из такси у его парадного.

— Приятно, что вы следите за моим творчеством, — отозвался я.

Неделю назад в «Знамени» вышла моя поэма «Плач по рэкетиру». В девяностых мои вирши и статьи брали с лету. Не успели остыть гильзы от калашей, а стихи о бандитах уже в печати.

В духовке поспевала баранья нога. Стол ломился от зеленых салатов и маринадов. Правильные нарезки окороков и колбас были приправлены петрушкой и укропом. Каждый приходил со своим спиртным и ставил его на общак к барной стойке. На кожаном диване сидели, развалившись, киношник Слава Цукерман и театральный деятель Журбин. Семейство Ефимовых было без старшей сестры, Елены, и изображало ортодоксальную еврейскую мишпоху. Вагрич Бахчанян выступал в роли Вагрича Бахчаняна. Он подходил к каждому из вновь вошедших и просил нарисовать что-нибудь ему в альбом. Я изобразил букву, которую придумал когда-то в студенчестве. Буковка-брюковка. Она походила на амебу из учебника зоологии. На балконе тусовалась семья Битовых. Андрей Георгиевич, Наталья Михайловна, маленький сын Жора. Увидев его, я понял, кто сегодня будет моим главным конфидентом. Российский телеведущий и историк Эдвард Радзинский безучастно слонялся по дому, не зная, к кому или чему прислониться. В уголке сидели физик Витя Панн и его жена Лиля, известная написанием классических литературных рецензий без всякого там постмодернизма.