Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

Я подсел к Александру Журбину и попытался влиться в журчание речи культурных патриархов. Они говорили о проститутках в Москве.

— Я как-то раз заблудился, — рассказывал композитор. — Шел из Донского монастыря. По дороге был напуган какой-то злющей монахиней с ведром сажи. Свернул на случайную улицу. А там! На любой вкус и цвет. Нарядные, стройные, в норковых шубках. Стоят ровненько в ряд, словно изготовились к перекличке. Ребята включили фары, чтоб можно было выбрать лучшую. Зима на дворе, а здесь — просто райский сад.

— Молоденькие? — спросил Цукерман, снявший когда-то фильм «Жидкое небо», где инопланетяне убивают людей во время секса.

— Лет по двадцать. Конечно, встречаются провинциалки, дурновкусие. Меня особенно бесят эти сапоги-ботфорты. При короткой юбке — просто ужас. Они же в чулках, с подвязками, попки голые. А на улице мороз под двадцать градусов.

— У нас девушки крепкие, закаленные, — сказал я. — На Крещение купаются голыми в проруби.

— И ведь просто прелестные девушки. Многие с высшим образованием. Я нашел там такой альт, что чуть было не пригласил ее к нам в труппу.

— Она пела на морозе? — поинтересовался я.

— Нет, что вы. Я взял ее в гостиницу. У меня жилья в Москве много, но я всё временно сдаю. Приезжал договариваться о постановке мюзикла. Позвал в гостиницу. Это что-то. Похлеще «Красотки» с Джулией Робертс.

— Вы приехали за ней с цветами на крыше лимузина?

— Вадим, ну что вы с вашими вечными подковырками. Мы хорошо провели время. Были счастливы. Девушкам нравится такая работа. Они чувствуют себя самостоятельными. Я звоню ей иногда из Нью-Йорка.

— Прямо на точку? Там же холодно.

— Почему? Я домой звоню. Мы подружились. Молодежи необходимо общение с интересными людьми.

— Я, Саша, тоже туда собралась, — сказала Наташка Ефимова, которая краем уха слушала нашу беседу. — По другой части. Еду работать в американский институт.

— Привет, — сказал я и погрозил пластмассовым автоматом из-за фалды пиджака.

— Ты только это и умеешь, — рассмеялась Наталья.

— Что?

— Пугать приличных девушек.

Она представила меня родителям.

— Здравствуйте, — сказал я подслеповатому мужику с седой бородой, похожему на пасечника. — Я влюблен в вашу дочь.

Игорь отреагировал на это добрейшей улыбкой.

— Теперь дело за ней.

— Мы ее уломаем, — сказала мама Марина, которой я успел поцеловать руку.

— Вы гангстер, бандит?

— По совместительству, — сказал я.

С Битовым мы пересекались раньше в еврейском культурном центре. Его выступление совпало с русской Пасхой, и мы не замедлили разговеться. Он растрогался, слушая мои песни. Сегодня у Генисов ждал музыкального повторения. Я сказал, что сперва нужно довести людей до необходимой кондиции, а «без бокала нет вокала», и взялся играть в шпионов с его сыном. Я отдал ему автомат, себе сделал парабеллум из бумаги. И мы занялись делом, более достойным, нежели беседы о музыке и женском теле.

Охотились мы на Радзинского, Цукермана и Журбина. После того как те были ликвидированы, ограбили мою каролинскую машину. Я научил Жорика вскрывать багажник пальцем, чтобы похитить арбуз, который мы затем принесли к столу.

Наталья немного поиграла с нами, потом ушла в уборную, где переоделась в седой парик и обдерганную кофту. Образ назывался «женщина трудной судьбы». На параде костюмов она заняла первое место.

Сегодня, в аэропорту Орегона, вчерашние игрища вспоминались как нонсенс. Я сидел в полупустом помещении бара при отеле, пил красное и равнодушно смотрел матч по американскому футболу.

Ко мне подсела девушка среднего возраста, светленькая, молодящаяся.

— Что это за вид спорта? — спросил я, используя старую провокацию.

Она всплеснула руками от удивления и с материнской обстоятельностью принялась рассказывать правила игры.

— Вы из Восточной Европы? — спросила она.

— Заметно? — расстроился я. Мне пришлось рассказать о себе, приукрашивая многогранность образа.

Я заказал и ей и себе по бокалу вина.

— Жалко, что здесь не дают ничего пожрать, — сказала она. — Но это поможет сохранить фигуру.

Я проводил ее до дверей номера, поцеловал в щечку. Взял такси и сгонял в пиццерию. Минут через двадцать вернулся с криками «Доставка пиццы!». Она долго не открывала, пока я наконец не назвал ее по имени.

— Синтия! Я достал жратвы! И заслуживаю как минимум поцелуя.

Она открыла, смущенно улыбаясь.

— Заходи, — прошептала она. — Только быстро.

Утром я помогал застегивать ей пуговки на жакете. Они располагались на спине. Модельеру за такие фасоны стоило отрезать руки.

— У тебя действительно нет подруги в Нью-Йорке?

— Нет.

— Считай, что ты ее имеешь. Познакомлю тебя с одной.

Мы вышли из номера по очереди и вскоре встретились в переговорной на первом этаже. Синтия покрылась пятнами, я сохранял покер-фейс. Барышня оказалась секретаршей Сьюзен Браны. К счастью, вопросов бизнеса мы с ней вчера не касались.

Сьюзен, властная полная женщина, села во главе стола и сразу перешла к делу.

— Меня интересует очистка производства полипропилена вашими электронными пучками. Речь идет о масштабном межгосударственном проекте. С документацией я ознакомлена. Когда вы готовы прислать опытный образец?

— Он уже готов. Отправка морем потребует не более месяца.

Мы обменялись пакетами документов.

— Вчера на совете директоров было решено, что об очистке газа вашими технологиями говорить рано. Проект нерентабелен. А с пластмассой можно попробовать.

Я согласно кивнул, мы пожали друг другу руки и направились к шаттлам, развозящим нас к самолетам. Я обернулся, чтобы взглянуть на Синтию еще раз, но она уже скрылась за тонированными стеклами микроавтобуса.

Эрик Кунхардт обзавелся абонементом в Metropolitan Opera House и общался с прекрасным каждую неделю. Предлагал мне сделать то же самое, но я к тому времени до классики морально не дорос. Я обещал присоединиться к нему в ближайшем будущем, а пока что прослушивал обрывки арий в его исполнении. Эрик сидел за компьютером и напевал «Севильского цирюльника» или «Риголетто», тая от наслаждения. Он был умилителен. Три года назад ему диагностировали рак мозга и сделали операцию. Ровный розоватый шрам тянулся по его цыплячьей шее от уха до уха. Одно время он носил шелковые кашне, но не прижилось. Клетчатые рубашки с расстегнутым воротом, повседневные пиджаки, голубые джинсы, мокасины… Эрик не мог изменить себе — и в оперу ходил в таком же виде. Побывав одной ногой в могиле, он старался наслаждаться жизнью и особо не парился. Тарковского или Феллини, которых я показывал своим круглоротым студентам, не воспринимал. К плагиату Эшбери отнесся с юмором, в то время как на гуманитарном факультете буквально объявили траур. Ходили, будто набрав в рот воды, и старались не смотреть друг другу в глаза.