Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

Несколько дней после этого мы не разговаривали. Потом я извинился, но продолжил окаянствовать. Я был непоследователен и жалок. Это было школой юродства, восточным единоборством, в котором ты должен пасть ниже низкого, чтоб победить. Победа находилась где-то в другом измерении. Я прощался с Наташей, хлопал дверью — и возвращался опять. На время я превратился в навязчивого безвольного фраера.

Однажды по случайности мы оказались у меня дома одни. До этого выпили в нескольких барах, потом курнули. Я с непривычки сел на измену, потерялся во времени и пространстве. Наталья была опытнее, взяла надо мной шефство и довела до дома. Я попросил ее остаться на ночь. Она сразу предупредила, чтобы без всяких. Шлангом я не прикидывался. Мне действительно было плохо. Я сел к ней на раскладушку, погладил твердое равнодушное тело и отвалил на свой матрас. Утром отвез ее на машине до дома. К ужасу водителя школьного автобуса, не остановился пропустить детей.

— С тобой я забыл все правила, — объяснил я Наталье.

Про издательство «Эрмитаж», давнюю дружбу ее отца с Дядей Джо я поначалу не слышал. Знал, что у Бродского здесь — своя компания, друзья по Питеру, американские знаменитости, но они меня почему-то не интересовали. С Рейном впервые встретился в Москве, в сортире ПЕН-центра. Я задержался там после обильных пивных возлияний, когда кто-то несколько раз ударился телом о дверь, пытаясь попасть в уборную.

— Мать твою! Подожди, — успокаивал я незнакомца.

Когда дверь открылась, я узрел перед собой «учителя Бродского», сжимающего ширинку двумя руками.

— Здравствуйте, Евгений Борисович, — сказал я. — Меня зовут Месяц.

С Бобышевым повадился ездить на поэтические чтения на славистских конференциях. При Дмитрии Васильевиче нельзя было материться, и это очень затрудняло мое общение с ним.

Где-то в параллельном мире существовали Барышников, Голышев, Кушнер, Сьюзен Зонтаг, Дерек Уолкотт (которого Дядя Джо неизменно называл негром), Шеймас Хини, Карл и Эллендея Проффер, Уистен Хью Оден, если, конечно, он не вымышленный персонаж. На конференции в Индиане мне удалось пересечься со Львом Лосевым, а на телевизионной передаче в Москве — с Людмилой Штерн. Общие интересы отсутствовали. Радости в собеседниках я не вызывал.

Единственный человек, с которым я почувствовал единомыслие — Анатолий Найман. С ним я познакомился в «Русском самоваре», куда меня привезла Маргарет и тут же свалила. Сел на втором этаже в «самоварной» на галерке с кем-то из приятелей. «Наш старик дает прикурить», шептала местная критикесса. Стариком Найман мне не казался, но у женщин свои взгляды на природу вещей. Найман «дал прикурить» и присоединился к застолью. После нескольких здравиц я подошел знакомиться. Может, меня кто-то представил, но такие «телячьи нежности» обычно в манеры моего поведения не входили. Впоследствии Анатолий Генрихович написал книжку «Роман с самоваром», избавив от такой необходимости, например, меня. Он писал «гимн поколения», не иначе. Я, скорее всего, ограничился бы собственными похождениями и беседами с Романом Капланом.

В тот вечер Найман представлял книжку своих мемуаров. Подписал ее, сообщая о симпатии к моему раннему творчеству. Я сказал, что мне не мешало бы почитать об «ахматовских мальчиках», поскольку ничего о них не знаю. Найман имел репутацию профессионального острослова, но испытать его злословия на себе мне не удалось. У меня плохо с чувством юмора в устной форме — не хватает оперативности ума. Когда пишу, часто получается смешно, хотя я и пишу с той же скоростью, что говорю. Не знаю, в чем тут дело. Найман оказался немногим из знакомых мне людей, способным спровоцировать меня на вполне адекватное зубоскальство. Он заражал меня своим примером, и я, несмотря на славянскую расслабленность, вполне задорно шутил на любые темы. Он умел дарить легкость в общении, а это талант круче поэтического. Как-то раз я подписал ему сборник со скромным признанием «сердечно». Он обиделся и сказал, что такой фигни от меня не ожидал. В своем автографе он разошелся и написал, что «покрывает меня поцелуями». Я ответил ему тем же.

На вопрос, о чем он жалеет в прошедшей жизни, Найман ответил, что расстроен, что песню «Хава нагила» сочинил не он. В этом мы сошлись абсолютно. Я бы тоже променял большую часть своих сочинений на авторство «Хава нагилы». Не зря меня держали во Втором отделении милиции всю ночь за исполнение ее на Павелецком вокзале. Для меня эта песня была символом борьбы и веры. Сражение за право на беспричинное веселье — «Марсельеза» наоборот.

В России нужно жить долго, говаривал Анатолий Генрихович. Я уже начинаю догадываться, почему.

Через несколько лет, проведенных в Нью-Йорке, я расклеился и растерялся. Быть «французским певцом» надоело. Следующего карьерного шага я себе не представлял. Будучи в России, мы с Ксенией переводили мои опусы на английский. Здесь это занятие было оставлено. Я переводил американских авангардистов и хирел на глазах. Стихи мои становились всё менее плотными и всё более многословными. Сборник, вышедший в «Талисмане» на английском, меня не радовал. Вместе со всей американской поэзией я чувствовал себя на обочине жизни. Недавно от Кайзера я получил приличную сумму денег — и, казалось, должен был быть всем доволен. В планах был сбор камней со священных мест Европы: собор Святого Петра в Ватикане, Парфенон в Греции, Лурд во Франции, захоронения Линнхольм-Хойе около датского Ольборга, пещеры Ласко и Поле Сожженных во Франции, греческие Дельфы и святилище в Эпидавре, Уилмингтонский великан в Суссексе, Уэст-Кеннет-Лонг-Барроу в Уилтшире. Британские острова с Уффингтонской белой лошадью, Трапраин-Ло, горой Святого Михаила, Ройстонской пещерой, Рослинской часовней, Роллрайтскими камнями, Калланишским каменным кольцом.

Чем не творческий план на ближайшие три года? Нет, и это меня не штырило. Неожиданную новизну в мою жизнь внес первый фестиваль памяти Сергея Курёхина, организованный виолончелистом Борисом Райскиным. Город заполнился русским рок-н-роллом и джазом. Какие-то малознакомые парни из группы «Аквариум» остановились у меня на Варик-стрит. Я был включен в программу в качестве фольклорного исполнителя и должен был открывать вечер в кафе Аnyway.

— Я не теряю надежды тебе понравиться, — сказал я Наталье. — Сегодня я буду петь только для тебя.

— Ты слишком стараешься, — сказала гордая дочь издательства «Эрмитаж», но пойти на выступление согласилась.

Я вел тот вечер, а в промежутке выдавал музыкальные паузы. Пел песни, бодрящие русскую душу. С молодости я сочинял нечто в фольклорном стиле — как бы лишенное авторства, но удивительно похожее на деревенское или казачье пение. Высшим комплиментом этому творчеству было мнение бывшей солистки ансамбля Дмитрия Покровского. Она сказала, что им приходилось собирать все это по городам и весям, а я просто беру и пою. Песни тронули сердца Андрея Битова и Сергея Летова, но моя избранница даже не изменилась в лице. Вечер закончился скандалом, поскольку кто-то из местных ребят предложил публике порнографический рассказ. Он с кайфом зачитал пару сцен совокупления. Тут же на сцену выскочили две взлохмаченные женщины и посередине повествования выдернули из сети усилитель. Ни пение, ни бойкий конферанс не помогли мне в любви.