Раиса Мессер - Жизнь и книги Льва Канторовича

В рассказе чисто очерковое, информационное начало, справка о герое, точные цифры и даты: «А ведь он еще не старый человек. Ему около сорока лет. В партию он вступил в восемнадцатом году, двадцати лет от роду». В «справке» об Андрее Андреевиче, в этих тщательно на­званных подробностях писатель Канторович говорит о своих пристрастиях, о том, что он ценит сам в боевом командире. Очерковая, свободная форма позволила авто­ру говорить публицистически прямо и о всех границах, на которых побывал командир, и о богатых его знаниях. «В Москве и на разных участках границы Андрей Андре­евич научился многому: он опытный кавалерист, страст­ный любитель и знаток лошадей; отличный стрелок, он в совершенстве владеет и винтовкой, и пулеметом, и ре­вольвером; ему приходилось охранять границу и на море, и он неплохо знает и морское дело; он любит и хорошо знает собак; он опытный лыжник и заправский охотник; кроме персидского, афганского, узбекского и финского языков, он изучил английский, а сейчас возится с немец­ким самоучителем...»

Этот рассказ о боевом командире, судьба которого «мало чем отличается от судьбы многих других погранич­ных командиров», не был напечатан при жизни автора, но он бросает дополнительный свет на весь образ духов­ного наставника героя повести «Кутан Торгоев». Андрей Андреевич середины 20-х годов — еще не полковник, еще длятся те десять лет, что довелось ему провести в Сред­ней Азии, еще впереди Дальний Восток и финская гра­ница. Начальник комендатуры сильнее всего раскрывает­ся через письма, в которых дана глубокая оценка поло­жения и перспектив борьбы с басмачами (тут и «придется самому стать настоящим киргизом», и «Применяйся к местности!» — этот старый, испытанный девиз никогда не подводил нас»), и через решение назначить Кутана ко­мандиром добровольного отряда, созданного из бедняков- джигитов. О Кутане пишет в своем письме Андрей Андре­евич («будем мы награждать этих людей»), и о нем же говорится в письме Джантая («его надо убрать с доро­ги»). Писатель Канторович и его герой — командир Анд­рей Андреевич — понимают: завоевав душу Кутана и та­ких, как он, можно разбить басмачей навсегда. И главное в повести не то, что начальник пограничной комендатуры умело руководит боевыми операциями, а что Кутай гово­рит жене коменданта: «Твой муж — самый лучший друг мне».

В конце повести Андрей Андреевич уезжает из Каракола, впереди новая граница. Он прощается с товарища­ми, с Кутаном, только что награжденным орденом. И чи­татель понимает — перед нами другой Кутан Торгоев.

Как и все произведения Льва Канторовича, повесть опиралась на реальные факты и человеческие судьбы. Но здесь было и нечто большее — писатель рискнул на­звать героя собственным именем. С Кутаном Торгоевым (и это еще помнят старики киргизы) ездил Канторович летом тридцать шестого по горным тропам, и герой пока­зывал ему, где бились с басмачами. Канторович видел эти горы и ущелья и представлял схватки 20-х годов. Пройдут десятилетия, не станет Кутана, но по-прежнему будут называть памятные места: камень Кутана — здесь он сражался, мост Кутана — его он строил. По стопам отца пойдет Асынгали, пограничник, а затем подполков­ник Советской Армии, а своего сына, внука Кутана, он пошлет учиться в Ленинград.

Все это выходит за рамки повести, но повесть — отра­жение жизни. Герой Канторовича, герой своего народа, пограничник и председатель колхоза, похоронен в родном селе, правительство Киргизии поставило обелиск на его могиле, а в бывшем Караколе, ныне Пржевальске, есть теперь улица Кутана Торгоева.

В истории энской пограничной заставы, где отмечены лучшие из лучших, сказано, что на ней «служил погра­ничник Кутан Торгоев, о котором написал книгу писатель Лев Канторович». Так сплелись в сознании людей герой и книга о нем. Мог ли мечтать писатель о большем?

Повесть о пограничниках Средней Азии, русских и киргизах, писал художник, на титуле было напечатано: «Автолитографии, рисунки, переплет и форзац Л. Канто­ровича». Читатель видел на вклейке портрет Кутана в профиль — молодое волевое лицо, прямой нос, тонкие усы, черные волосы щеткой; на другой вклейке — двух всад­ников на фоне гор и реки, текущей в ущелье. Еще и еще — вклейки и рисунки в тексте. Лошади, провалив­шиеся в снег, коричневые горы; лица героев — Закс, Ни­колаенко... Он, работая над книгой, делал десятки ри­сунков и, как всегда, дополнял их выразительным опи­санием горной страны: «Низкорослые, кривые березы лепились по крутому склону ущелья и низко над тропин­кой склоняли зеленые ветви. Выше берез горы покрывала густая трава, еще не сожженная солнцем. Весенние цве­ты пестрели в траве, и ветер доносил оттуда сильные, одуряющие запахи. Еще выше, над лугами, громоздились коричневые и серые груды камней. Зазубренные контуры скал высились, как башни фантастических замков. А над скалами сверкали снежные вершины, голубели ледни­ки...»

Сколь бы ни был своеобразен материал азиатских рассказов и повести «Кутан Торгоев», неповторим их ко­лорит — эти произведения прямо связаны с весьма суще­ственной стороной развития всей нашей литературы. Мысль о росте национального достоинства всех совет­ских народов, о сложной диалектике преодоления нацио­нальной ограниченности вместе с пробуждением революционного сознания проходит через многие книги Т. Семушкина, П. Лукницкого, Ю. Рытхэу. Эти процессы разнообразно отражались в литературе, находили теоре­тическое осмысление. Так, например, полемизируя в сво­ем романе «Последний из удэге» с руссоистской идеали­зацией первобытно-патриархальных нравов отсталых на­родов, А. Фадеев утверждал, что единственный путь для удэгейцев - не консервация старого жизненного уклада, а вовлечение в социалистическую революцию, возглавля­емую русским народом. Он писал об этом замысле: «Мне хотелось в романе «Последний из удэге» выразить вот такую идею: вопреки тому, что писали много лет худож­ники из буржуазного и помещичьего мира — те из них, кто чувствовал противоречия эксплуататорского обще­ства,— выход из этих противоречий лежит не в том, что­бы возвратиться вспять, а в том, чтобы перейти на более высокую ступень развития, завоевать и построить социа­листическое общество».

Многие произведения нашей литературы раскрывали социалистическую переплавку широких слоев трудового народа, сдвинувшихся с насиженных мест в поисках сча­стливой доли, в корне изменивших свою жизнь. Среди героев таких книг — люди разных национальностей, насе­лявших бывшую Российскую империю. Для них вовлече­ние в строительство социализма означало конец вековому гнету, перспективу выхода из нужды и невежества, утвер­ждение и расцвет национальной культуры.