Раиса Мессер - Жизнь и книги Льва Канторовича

Когда так относишься к искусству, оно мстит за себя.И вот уже «стиль изложения в трактате напоминает рецепт патентованного средства», а на картинах — «краскияркие, кричащие. В рисунке ремесленническое мастерство,безукоризненная зализанность». Очерк «Обед у Ито-сан, специальность которого женщины» завершается описа­ нием прекрасныхкушаний и последнего деликатеса — цветочного чая:«Мы еле сдерживали желание выплюнутьотвратительную смесь одновременно сладкого и соленого вкуса». Разумеется, эти заключительныестроки — не проявление бестактности гостя, речь здесь не столько о чае, сколько обо всем образе жизни Ито-сан, о сути его искусства.

В книгеЛ. Канторовича нет двух одинаковых типов, одинаковыхочерков. Рядом с Ито и Кимурой —Цудо- сан не выглядитни респектабельным, ни уверенным в себе. Даже втом, как его изобразил художник —сидя щимна кончике табурета, задумчивым, ушедшим в себя, — виденчеловек глубокий, думающий.

Построениеочерка «Изумительное наследство госпожи Цудо»такое же, как и прежних, —после портрета художникаидет описание его внешности: «...Темно-брон зовое лицос большими, немного раскосыми, карими гла зами увенчанокосматой гривой седых, слегка вьющихся волос. Верхняягуба большого выразительного рта скры та чернымиусами. Усы такие черные, что кажутся на клеенными,особенно в сочетании с белыми волосами». Очерк болеепроблемен, чем прежние. Писатель не толь ко восхищаетсяальбомом рисунков художника, но и размышляет о сложности взаимоотношений изобразитель ного искусстваЗапада и Востока. Ему понятны сомнения мастера Цудо,чьи рисунки напоминали наброски пером великого Ван-Гога.«Ван-Гог во многом исходил от япон ской живописи.Он нашел в искусстве Востока ответ на те проблемы,которые возникли перед ним в его работе. Естественно,Цудо увидел в Ван-Гоге своего, почти сооте чественника.Он не мог не попасть под влияние великого мастера. Ноэто не подражание. Художник сумел пере варить в себевсе полученное от европейцев и отобрать только часть,только действительно ценное для себя...» Т ак возникает вкнижке проблема органического сочета ния европейскогои национального искусства. Именно альбом пейзажейЦудо, демонстрирующий такое сочета ние,Канторович считает единственно ценным у этого художникав отличие от больших полотен, написанных маслом и акварелью,— беспомощных и подражательных. Сам же Цудо не понимает ценности этих пейзажей, считая их сделанными «для удовольствия», это для него вообще не искусство. В лучшем случае они дадут его жене немного денег, когда он умрет.

Правда, художник сомневается в своем нынешнем пути, он сознает, что переживает на старости лет кризис: «Я не знаю, куда нужно повернуть, с какой стороны подойти к моей задаче... Неправильно, не годится все, что я делал до сих пор». Будучи зрелым художником, прожив несколько лет в Париже, Цудо-сан убедился в невозможности механического перенесения на японскую почву иных национальных традиций. Последняя его работа — рисунок нового здания парламента в Токио. К сожалению, Канторовичу не удалось воспроизвести ни этой картины, ни пейзажей, поэтому рассказ теряет конкретность.

В очерке есть лишь набросок картины, сделанной автором книги, — указано, какими красками нарисован парламент: серой, коричневой, лиловато-серой, отмечается мрачная символика, скучная техника письма. В данном случае автор книги мог рассчитывать лишь на понимание профессионалов, остальным читателям пришлось принять на веру его выводы.

Более общий интерес представляет рассказ о встрече в мастерской с молодыми, по-европейски одетыми учениками Цудо-сан. В Японии 1932 года слышит ленинградский комсомолец вопросы о Советской России, ее искусстве, выставках, диспутах. Оказывается, молодые японцы довольно много знают о нашей литературе и искусстве. Они просят подробно рассказать о недавнем постановлении ЦК по поводу ликвидации РАППа.

Казалось бы, интересные факты, однако автору не все понятно. Он не спешит увидеть в этой молодежи людей заведомо прогрессивных, не решается на основании одной встречисудить об их идеологии. Наконец, он не уверен что,научившись у своего метра мастерству, они станут более прогрессивными. Перед ними, по его мнению могутвозникнуть разные пути, тем более что и сам ма стер ненашел еще своей дороги. В авторских выводах уже неттой безапелляционности и прямолинейности, к оторыесвойственны были рисункам в альбоме «Будет войн а» ив серии «Дети революции». Итоговые оценки здесь более осторожны. Так, например, он иронически пишет: «Вусловиях японского полицейского режима ав тор картины«Новый парламент» при всей неопределен ностисимволического содержания этого произведения оказываетсяпочти революционером...

Ученики искренне исповедуютего идеи. Но трудно понять людей Востока. Быть может,многие из энергичных и преданных питомцев «революционного Цудо-сан» станут фашистами». Как видим, наблюдения и выводы здесь более сложны и раз носторонни, чемв очерке-притче, открывающем книгу.

Сплав профессионального художественного анализа с политической проблематикой сильнее всего сказался в очерке «Араки-сан». Его герой официально признан одним из трех лучших художников Японии, персональная выставка Араки устроена во дворце самой императрицы. Очерк, так же как и предыдущие, предваряется выразительным портретом художника. Л. Канторович изобразил важного, надутого сановника с пухлыми руками, скрещенными на груди. В тексте сказано, что руки «желтые», читатель этого не видит — рисунок без цвета, графически передано главное: «Круглое лицо с выпуклыми глазами замкнуто и неподвижно, как маска Будды. Надменный и величественный, сидел он в широком кресле, покрытом шкурой леопарда». В книге отдельные очерки, в них контрасты, сопоставления и отталкивания, но они связаны внутренне. Рисуя Араки, Л. Канторович помнил Цудо. Они во всем различны: даже сидят не одинаково.

Более близкое знакомствос Араки показало авторучто старыйаристократ способен к живому проявлениюсвоих чувств, но характер своего рисунка не изменил, нестал изображатьхозяина оживленно беседующим со своим советским коллегойо живописной культуре Востока. Араки-сан умеет слушать и говорить. Он излагаетсобеседникам свои представления об искусстве.

Художник против подражания европейцам, он думает, что искусство каждогонарода должно исходить из присущихтолько этому народу национальных особенностей и традиций. «Гораздо лучше ориентироваться на народное искусство, чем заимствовать у других национальностей».

Слушая эти слова Араки, автор очерка, конечно же,ощущал контраст между внешним впечатлением и сущностью аристократа-труженика, аристократа-художника,осуждающего тех, кто хочет отречься от традиций родного искусства. Он презрительно относится к жалким копиистам французских художников, чья творческая энергия уходит на преодоление собственных чувств. «Они ужене художники. Они ремесленники, и плохие», — говоритАраки.