Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

Естественно, мой маленький брат Брюс приехал на съемки со своими отцом и матерью. То есть с моей мамой и моим отчимом Франсуа. Это все усложняло. Совершенно непреднамеренно я собрал своих родителей в единственном месте, где видел их счастливыми, на острове Иос, в маленькой деревушке Манганари.

Отец приехал с Кэти, своей женой, и все они спали в одном месте. В день съемок я попросил своего единоутробного брата оплакивать смерть отца, которого играл мой отец, на глазах у его родного отца, который все это видел. И мои мать и мачеха тоже все это видели.

Здравствуй, Фрейд. Как мог я поставить себя в такое положение? Завязать такой семейный узел?

Я решил забыть об этих семейных связях и сосредоточиться на моих персонажах. Я вел их и двигал ими как незнакомыми людьми, и через какое-то время маленький Майоль принялся оплакивать смерть своего отца с душераздирающей искренностью.

Франсуа с болью наблюдал эту сцену. Его сын оплакивал своего отца, которого играл не кто-нибудь, а тот пират, что однажды, в снегу, чуть не спустил с него шкуру. Мама не знала, куда себя деть, а Кэти обронила маленькую слезинку. Она единственная смотрела эту сцену как в кинотеатре.

С самого начала съемок у нас была сцена, которой боялся Жан Рено. Смерть Энцо. Несколько раз он приходил ко мне, чтобы поговорить об этом. Он не знал, как к ней готовиться, и я чувствовал, что он паникует. Я постарался его успокоить, напомнив, что сцена будет сниматься не сразу, у него будет время приспособиться к характеру своего персонажа. И тогда он будет знать, как ее играть. Больше я ему ничего не сказал, так как знал моего Жана. Если бы я ему что-то теперь наговорил, он бы принялся месяцами обдумывать сцену и выдал бы что-то заранее приготовленное, неоднократно использованное. Я хотел, чтобы в этой сцене он был абсолютно естественным. Это главное. Надо, чтобы он сам себе доверял, что непросто для этого здоровяка.

За неделю до съемок сцены мы были в отеле на острове Иос. Жан схватил меня за руку и уверенно сказал:

– Сцена смерти Энцо, я готов. Все в порядке.

На его языке это означало:

– Я знаю, как ее сыграть, не надрываясь перед твоей камерой, и это будет пипец как круто!

Я посмотрел на Жана с улыбкой игрока в покер .

– Тем лучше, – ответил я, не добавив более ни слова.

На следующей неделе наступил черед этой сцены. Мы находились на водолазной платформе, на якоре возле острова Иос. Жан-Марк сидел, опустив ноги в воду.

Жан встал на колени, и Жан-Марк держал его в своих объятиях. Энцо должен был сказать свои последние слова, прежде чем навсегда присоединиться к голубой бездне.

Камера находилась над двумя актерами, которые были расположены так, чтобы Жан действительно не мог двигаться.

Жан сыграл первый дубль, чтобы разогреться, затем еще три более-менее удачных. Это было то, чего я опасался. Жан держался за опоры, которые выстроил себе за эти месяцы.

Он хотел сыграть смерть Энцо, но не хотел ее проживать. Он слишком боялся разбудить в себе боль, которая, несомненно, уходила корнями в его детство. Он не хотел страдать от боли. Поэтому я стал снимать дубль за дублем, не говоря ни слова. В конце восьмого дубля его броня начала рассыпаться, а лицо напряглось.

– Заряжаем! – крикнул я заскучавшему ассистенту оператора.

Жан уже готов был сдаться. Поскольку не мог пошевелиться, он знаком попросил меня подойти.

– Что происходит, Люк? – спросил он меня голосом потерявшегося ребенка.

Я посмотрел ему прямо в глаза:

– Это все, что ты можешь мне дать, Жан? Я написал тебе эту роль, доверился тебе, и это все, чем ты мне ответил? Вот этим дерьмом? Я считал тебя своим другом! Хоть раз в жизни можешь ты быть великодушным? Мне надоело портить пленку, поэтому я даю тебе последний шанс, это твой последний дубль.

И я вернулся к камере, уже не глядя на него.

Возможно, я зашел слишком далеко, но тем хуже. Это нужно было сделать, другие методы с Жаном просто не действовали. Зуб нужно рвать без предупреждения.

Мотор. Жан не шевелился. Ничего не говорил. Он освобождал себя от всего. И тогда в нем стал медленно проявляться Энцо, и Энцо умирал. Это был чудесный дубль, исполненный невероятной чистоты, честности и естественности.

– Снято! – крикнул я группе. Потом посмотрел на Жана с широкой, взволнованной улыбкой. – Видишь, ты все можешь, когда хочешь, – сказал я ему лукаво.

– Ты просто сволочь! – сказал он, вытирая слезы.

Я засмеялся, бросился в его объятия, и мы оба упали в воду. Жан – мой друг на всю жизнь, а Энцо теперь бессмертен.

Той ночью мы должны были снимать сцену на понтоне, где Джоана прощается с Жаком, который собирается навсегда уйти в глубину. Три ночи у нас не получалось снимать из-за плохой погоды. К сожалению, ветер все усиливался. Мне надоело это преследовавшее нас невезение, и я со злости решил все-таки снять сцену. Ярость Джоаны и ярость режиссера. Аккумулировав эту энергию, возможно, я смогу чего-то добиться. Мы мучились всю ночь. Джоана обрушивалась на Жака, режиссер – на съемочную группу, а ветер – на Грецию.

Но мой выбор был удачным. Высвободившаяся от всего этого энергия была невероятной, и мы вырвали из небытия эту сцену, как львы рвут куски мяса. Розанна вывернулась наизнанку, и у всей группы мурашки бежали по коже. Жан-Марк был на высоте и выдал все, что мог. Трудно было бы сыграть более проникновенно.

Благодаря моим упорству и напору я смог сократить отставание на пять дней. Моя идея состояла в том, чтобы провести два дня подводных съемок в великой синеве моего детства. Здесь синева была прекраснее, чем где-либо еще. Она была мощной, кристально чистой и непостижимой. Я экономил минуты на каждом плане, чтобы позволить себе эти два дня.

К концу смены мне удалось снять все мои планы, и я вернулся в Манганари счастливый от сознания, что завтра смогу понырять.

Но, подъезжая к порту, я увидел, как отчаливает корабль с оборудованием. Мне объяснили, что у ассистентки режиссера случился приступ аппендицита, и это был единственный корабль, который оказался под рукой и который мог доставить ее в больницу на острове Санторини, в двух часах хода.

– Вы оставили подводные камеры? – тут же забеспокоился я.

– Нет, но не стоит волноваться. Корабль вернется сегодня же вечером, – сказал мне исполнительный продюсер.

Я боялся худшего, а когда чего-то боишься, это непременно случается.

В течение часа поднялся ветер. Волнение семь баллов. Всем кораблям было запрещено выходить из портов на всех островах.

Мне пришлось любоваться островом Санторини сорок восемь часов. Мои камеры были там, и мне нечего было снимать. Я проклял все на свете и снимал каждый камешек, к которому мы приближались.