Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

– Последний дубль был просто супер! Конец смены! – сказал я с улыбкой.

Во взгляде Жан-Марка я прочел глубокое облегчение, и костюмерши тут же набросили ему на плечи тонны одеял. Это был единственный раз во время съемок, когда я отказался от своего намерения.

При съемках фильма всегда есть одна сцена, которую ты постоянно ставишь в план и которую по разным причинам постоянно отодвигаешь. В «Голубой бездне» это была сцена, в которой Жак и Энцо пьют шампанское на дне бассейна. Мы должны были ее снять в Таормине, в настоящем бассейне отеля, но не успели. Потом собирались снять в Париже, потом в отеле Лимы.

Мы сняли ее в последний день съемок, в бассейне в Валь-д’Изер при –15 °C. Риши нагрел бассейн и расчистил вокруг него тонны снега.

Жан и Жан-Марк прыгнули в воду в вечерних костюмах. Задержав дыхание, Энцо открыл бутылку шампанского и выпил со своим другом. План длился две минуты. Я снимал их с особым чувством.

Они выпили за дружбу, но также и за окончание съемок, так как это был последний план. Двадцать две смены съемок на суше. Двадцать четыре смены подводных съемок. Девять месяцев невероятного приключения, во время которого жизнь постоянно сталкивалась со смертью. Фильм о моем детстве. О моей жизни. Я снимал этих двух психов, которые пили под водой шампанское, и готов был оставаться там с моей камерой целую вечность.

Я еще толком не знал, кто я, но теперь знал, что я сделал. Я выбил в камне свое имя, и время не сможет его стереть. Наконец-то я чувствовал, что я существую.

В то время цифрового монтажа не существовало. Пленку монтировали вручную, и на это уходила уйма времени. Мы обосновались в SIS, верность обязывает. Там были все те же придурки с претензиями, которые корчили при виде меня рожи, и те же стажеры, которые дрались за столы, чтобы зарезервировать их для своих мэтров.

Я сидел взаперти в своей монтажной все двадцать четыре часа в сутки. Мы были в страшной спешке, так как нам сказали, что нашим фильмом будет открываться Каннский фестиваль. Нам оставалось полгода, чтобы все закончить. Съемки и монтаж – две разные реальности. Все снятые планы я находил божественными, но, как только их монтировал, они утрачивали весь свой шарм. Я чувствовал себя потерянным, мне казалось, что у меня ничего не получается. Мне просто нужно было к этому привыкнуть. Это как с музыкальным альбомом, впечатление от первого прослушивания никогда не бывает полноценным. Надо привыкнуть к музыке, к новому звучанию и новому языку.

Для фильма времени требуется больше, и у меня первые три месяца в желудке словно ком стоял. Эрик тоже был весь на нервах. Он ждал смонтированной версии, а работа у меня все не шла. Наконец я показал ему первое длительное погружение Майоля, чтобы он мог приступить. Я ему показал эпизод на большом экране. У него глаза были полны слез. Сцена его потрясла. Он даже засомневался, сможет ли оказаться на высоте.

Я впервые увидел эмоциональную реакцию на фильм. Это был волшебный миг, маленькое чудо. Словно нечто исходило от пленки и затрагивало сердца людей. Забавно, что, несмотря на все усилия и тысячи часов нашей общей работы, в конце концов оставалось что-то, что от нас ускользало. Не мы управляли конечной эмоцией, а зритель. Мы, с энергией, мужеством и смирением, стремились приблизиться к истине. Но никогда ею не обладали, она была у тех, кто смотрел.

Мы остаемся поварами, что стоят у своих печей, а вы, зрители, всегда будете теми, кто дегустирует. И это прекрасно.

Наконец была смонтирована сцена с дельфинами. Я ждал ее несколько месяцев. Мы решили устроить небольшой показ, чтобы это отпраздновать. В качестве условной музыки я поставил песню группы «U 2». Я устроился поудобнее и заново прожил всю сцену. Слезы катились по моим щекам.

Это было счастье – видеть моих лучших друзей на большом экране. Я испытывал ностальгию по съемкам, которые стали воспоминанием. Ностальгию по моему детству. Все, что я видел, вызывало у меня сильнейшие эмоции.

Зажегся свет. Я быстро вытер слезы и обернулся к монтажной группе.

– Ну как? – гордо спросил я, нисколько не сомневаясь в их реакции.

Но увидел замкнутые, смущенные лица.

– Ну и что происходит? – забеспокоился я.

Наш монтажер смотрел куда-то в пол, остальные разглядывали потолок.

Повисла напряженная тишина. Наконец слово взяла ассистентка монтажера, которая была постарше остальных (ей было тридцать!).

– Люк, мы все тоже очень любим дельфинов, но сцена получилась затянутая.

– Что?! Да нисколько! Эмоция идет из глубины! Времени совсем не замечаешь! Это длится всего три минуты! – забормотал я.

Я задыхался от их предательства и бился, как пес, который хочет содрать с лапы повязку.

– Сцена длится девять тридцать, это слишком долго, – ответила мне ассистентка так спокойно, что мне захотелось ее убить.

Я автоматически переключился в режим цыпленка Калимеро.

– Окей, фильм слишком длинный, и я могу его порезать везде, где скажете, но только не эту сцену. Она чудесная. В ней вся моя жизнь, на экране. Даже не просите меня об этом, пожалуйста.

Воцарилась тишина, все внезапно испытали страстный интерес к своей обуви.

У кино есть два врага – эгоизм и удовольствие. Мы никогда не должны забывать об этом, если хотим иметь шанс на успех.

Чтобы снять фильм, требуется два года, и достаточно двух минут, чтобы его испортить. В конечном варианте сцена с дельфинами длится минуту сорок секунд.

Каннский фестиваль приближался, а фильм далеко еще не был готов.

Эрик Серра начал выдавать первые фрагменты. Начальные титры были волшебные. Это вкусно пахло. Нужно было всего лишь сократить фильм, который длился три часа, даже после сокращения сцены с дельфинами.

Бывшая журналистка на Радио 7, та единственная, что приняла меня в Авориазе, стала главным редактором «Премьеры», в то время как пресловутый Маркез Позито взялся редактировать конкурирующий журнал «Студио магазин».

Их слоган о многом говорил: «То, что останется от кино».

Более претенциозных свет не носит. Очередные священники, которые взялись объяснять, как следует говорить с Богом.

Поскольку я не мог показать фильм руководству «Премьеры» целиком, я показал им одну бабину. Они выпали в осадок.

«Премьера» вышла с дельфином на обложке и слоганом, сколь чудесным, столь и забавным: «Звезда Канн – дельфин».

В монтажной темп еще ускорился. Мы работали семь дней из семи, и я спал всего несколько часов, иногда прямо на месте. Я был в состоянии сильнейшего стресса и усталости, и кончилось дело тем, что грохнулся в обморок.

Врач сделал мне укол и велел на месяц прервать работу. Я спросил у него, чем бы я, по его мнению, мог эти четыре недели заниматься. И пообещал после непременно отдохнуть.