Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

Микрофон фонил, и генерал от него отстранялся, чтобы этого избежать. Соседи, проснувшиеся от нашего шума, кричали c балконов, чтобы мы играли в войнушку где-нибудь в другом месте. Мимо промчался поезд и заглушил речь генерала. Плохо закрепленный на мачте флаг в конце концов сорвался, что вызвало всеобщий хохот.

Через три дня «синие» победили «красных». По очкам.

Приближался май, а вместе с ним и Каннский фестиваль. Я отправился к моему командиру и разыграл перед ним трогательную сцену. Я объяснил, что, если исчезну из профессии на целый год, больше никогда не смогу найти работу. Все меня забудут. Но, появившись в Каннах, я смогу сказать, что снимаю за границей, и это объяснит мое отсутствие. Слушая меня, командир хрустел пальцами. Он колебался. Мне нужно было найти железный аргумент.

– Не ломайте мне карьеру, как вам сломали вашу, – выдал ему я, приняв трогательно-преданный вид, как у собаки с рекламы фирмы «Хаш Папис», чему научил меня Джерри.

Командир крякнул, готовый отомстить своей собственной судьбе.

– Сколько времени длится фестиваль? – спросил он.

– Две недели, но я могу уложиться в одну, – ответил я.

Через несколько дней, одетый в военную униформу, я сошел с поезда на вокзале в Каннах. В кафе напротив я переоделся и оставил униформу в камере хранения. Теперь я был одет во все цивильное, только на голове у меня была уставная прическа, ежик длиной не более сантиметра. Но это не страшно. Я мог сойти за датского кинематографиста.

Дело было 20 мая 1978 года. Это был мой первый Каннский фестиваль.

Понятно, что я не знал там никого и не представлял себе, как все проходит. Напрасно я сочинил себе резюме, у меня не было профессионального удостоверения, и я не смог получить аккредитацию.

Мне оставалось стоять в очереди, чтобы купить билет, но даже это было невыносимо трудно. Очередь была гигантской, а билетов продавали совсем немного. На другой день я встал в шесть утра, но все равно оказался не первым: передо мной были пять человек. Мы прождали до десяти и дождались четырех плохоньких билетов за бешеные деньги. Я остался ни с чем. На следующий день я пришел в пять утра, на этот раз я был первым, и мне достался билет во дворец на послеобеденный сеанс.

– Кстати, что за фильм?

– «Ек Дин Пратидин», режиссер Мринал Сен [36] « Тихий день начинается », 1979, Индия. , – ответила кассирша с такой широкой улыбкой, словно только что предложила мне билет на продолжение «Звездных войн».

Я вошел во дворец в первый раз. Он оказался старым. Зал был великолепен, но там была добрая сотня свободных мест. Я вспомнил о своих неудачливых товарищах, застрявших в бесконечной очереди, чтобы получить один жалкий билет. Пустая трата времени. Как я и ожидал, место было отстойное. Я сидел в дальней части, на крайнем месте справа. Стереозвук до меня не долетал.

Рядом со мной сидела пожилая пара. Дама была в вечернем туалете, хотя еще даже не настало время для чаепития. Это были местные торговцы. Они держали пекарню. Их снабдил билетом мэр города, который таким образом обеспечивал себе переизбрание. Дама проводила время, разглядывая публику в поисках звезд, которые никогда не ходили на послеобеденные сеансы. Звезды ждали вечера, чтобы блистать и позировать фотографам. Моя соседка была разочарована, а ее супруг уже задремал. Пекари ведь рано встают.

В то время я совершенно не обладал кинематографической культурой. Никакой. Не знал ни черта. Я с трудом мог назвать имена актеров и совсем не знал имен режиссеров. Поэтому я был очень рад начать свое обучение с индийского фильма. Фильм шел с субтитрами на английском и французском языках. Замучаешься читать.

Это была история девушки, которая не вернулась домой. Семья беспокоилась, и длилось все это три часа десять минут. В итоге выяснилось, что она осталась ночевать у подруги. Конец. Что ж, хорошо, что между де Фюнесом и Кубриком осталось достаточно места для других.

Моя соседка ругала мэра и будила мужа. Я наблюдал, как поднимались сливки общества из первого ряда. Публика говорила о шедеврах, о том, что увиденное – полное дерьмо, о Золотой пальмовой ветви, о бедняге Сатьяджит Рае. Все это, конечно, едва слышно. Лично мне фильм показался интересным, непохожим на другие, но два часа я бы вырезал без проблем.

Билет всего на один фильм опустошил мой бюджет. Мне нужно было оставить немного денег, чтобы поесть.

Каждый день американцы устраивали в «Карлтоне» презентации, а когда говорят «презентация», имеют в виду бесплатное угощение. Я прихватил несколько проспектов и принял разочарованный вид, чтобы походить на настоящего участника фестиваля. Это совсем не работало, но на презентации кинокомпании «Фокс» я познакомился с парнем из охраны.

– Ты из какого полка? – спросил меня этот здоровяк. Меня выдала моя прическа.

– 13-й батальон альпийских стрелков, Шамбери, – ответил я, немного смущаясь, что так легко спалился.

– 11-й Барселонский. Я три месяца назад дембельнулся, – сказал он с дружеской улыбкой.

Парень дал мне несколько подсказок и назвал имена своих коллег, которые работали в «Ворнер Бразерз» и в «Юниверсал». Солидарность военных обязывает.

Благодаря ей я ел всю неделю. С ночевкой было сложнее. Первую ночь я провел на вокзале, на скамейке. Две следующие ночи я предпочел провести на пляже. Это было привычнее. Разве что коз на каннском пляже не было, только лисы, которые охотились до рассвета на куропаток, так что ночи у меня были короткие.

Днем я прошелся по улице Антиб и обнаружил там кинорынок. Иностранцы продавали свои фильмы на частных презентациях в уличных мультиплексах. Обычно там на входе были менее суровые охранники. Достаточно было сказать, что ты начинающий покупатель и потерял аккредитацию.

В зале все постоянно ходили взад-вперед. Покупатели смотрели картину десять минут, уходили, а через час возвращались. Японцы даже не присаживались, смотрели минут пятнадцать, стоя в проходе. Я сидел очень удобно, в середине седьмого ряда, как король.

Так я посмотрел все датские, чешские, новозеландские, ливанские и турецкие фильмы. Это было счастье. Не все фильмы можно было назвать шедеврами, но увиденное культурное многообразие взорвало мне мозг.

Кино не признает границ. С помощью кино можно сказать все на любом языке. Когда получается смешно, все смеются. Когда волнующе – плачут. Где бы это ни происходило. Если когда-нибудь мне дадут снять фильм, он будет для всех. Искусство должно быть народным. К черту элиту, которая отказывает мне в праве зайти в ее дворец.

Все оставшееся время я болтался возле «Блю-бара», модного места, где вся киношная тусовка делала вид, будто как раз работает над фильмом, который получит в следующем году Золотую пальмовую ветвь. Меня поразило это притворство, к которому сам я неспособен.