Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

– А! Это в точности то, что я искал! – воскликнул он.

Режиссера-постановщика звали Клод Фаральдо. У него было изборожденное морщинами лицо и острый взгляд. Под этой бандитской внешностью скрывались определенная элегантность и добрая улыбка. У него была странность: он жил сразу с двумя женщинами, молодой и постарше.

– Кто нашел этот интерьер? – спросил Клод.

Продюсер, добрый товарищ, указал на меня пальцем. Я мгновенно покраснел. Клод задал мне несколько вопросов вначале об интерьере, затем – о моей жизни. Ничего особенного, просто он хотел знать тех, кто его окружал и кто на него работал.

В банк отвезли бумагу, и там приняли наше предложение. Мы собрались снимать в Куломье. Практически у меня дома.

Зеваки сгрудились у заграждений вокруг съемочной площадки. Там стояли все мои бывшие школьные приятели, все, кто смеялся надо мной, когда я уезжал из города. Ну а я был по другую сторону, c бейджем на груди, и страшно этим гордился. Но у меня не было желания отомстить, просто я был рад, что у меня получилось, и большинство из них в тот момент мной гордились. Кроме одного придурка.

– Эй! Там есть Ален Делон? – спросил он.

– Нет, но там есть Жан-Франсуа Стевенен и Жан-Пьер Сантье, – ответил я.

Но придурок ушел, не дослушав моего ответа.

Мое место было на съемочной площадке. Я наблюдал за всеми и старался предвосхитить малейшее движение каждого. Я заметил, что оператор, Карло Варини, начал клевать носом. Но он и сам уже нашел меня взглядом и подозвал:

– Люк, пожалуйста, ты не мог бы принести мне кофе?

И кофе был уже у него в руках.

– Два сахара, так? – спросил я.

Карло кивнул, ошеломленный скоростью моей реакции.

Я знал вкусы каждого члена съемочной группы, кто какие любил напитки и бутерброды. И хотя я был всего лишь третьим ассистентом режиссера, я знал, что, если приготовлю отличный кофе и вкусные бутерброды, группа будет в хорошем настроении, работа будет спориться, и фильм получится лучше. Так что качество фильма зависело от моих бутербродов.

Единственным, кого я не мог удивить, был режиссер-постановщик. Хоть и по-доброму, он на всех давил. У него двери были всегда распахнуты для творчества, а возможности безграничны. Он не желал довольствоваться тем, что знал, или тем, что задумал. Он готов был использовать ветер, приливы, юмор. Ему нравилось сбивать с толку съемочную группу. Карло знал, что в привычном нет творчества. Он работал в духе Пиала, только по-доброму.

Все три недели парижских съемок я пахал как вол, поскольку съемочная группа вскоре должна была отправиться на юг, чтобы завершить основную часть фильма, который назывался «Два льва на солнце», и я понимал, что за место нужно бороться.

Но вот однажды утром Патрик пришел и объявил, что меня в поездку не берут. Бюджет трещал по швам, и он не мог мне платить зарплату, не мог оплачивать гостиницу и питание. Я состроил печальные собачьи глазки, но Патрик был непреклонен, и от своего решения отступать не собирался. На съемочной площадке я делал все, что мог, но вдохновение меня покинуло. Карло забеспокоился, и я поведал ему о моей печали. Он ласково похлопал меня по плечу и постарался утешить.

Начался обеденный перерыв. На выездных съемках нас обычно сопровождала передвижная столовая. Повар готовил еду прямо в машине и накрывал на стол в разбитой по такому случаю большой палатке. Я уселся в уголке и ковырял вилкой в тарелке. Есть мне не хотелось. Ко мне подошел Патрик.

– Все в порядке. Ты победил. Ты тоже едешь, – объявил он с улыбкой.

Я признался, что ничего не понял.

– Группа скинулась, чтобы ты поехал, – пояснил он.

Я обернулся к залу. Все смотрели на меня с лукавой улыбкой. Я наблюдал за ними в течение нескольких недель, а тут внезапно понял, что и они за мной наблюдали. Карло Варини подмигнул мне, и я залился слезами.

Съемки были перенесены вглубь страны, в Роквер. Солнце сильно припекало, цикады затихли. Я не видел моря, но чувствовал его. Оно ощущалось в воздухе.

Здесь был добрый десяток мест для съемок, разбросанных тут и там. Увы, меня оставляли в базовом лагере на подхвате, и я редко бывал на съемочной площадке, за исключением случаев, когда снимали сложную сцену и нужна была моя помощь.

Однажды утром меня прихватили с собой для сцены в порту, так как требовалось перекрыть движение и блокировать зевак. Наконец-то я снова увидел мое дорогое Средиземное море, все такое же юное и прекрасное.

Жан-Франсуа Стевенен сидел, опустив ноги в воду. У него на ногах были водные лыжи. Он впустую тратил время и силы, так как актерская гордость не позволяла ему признаться, что он ничего в этом не смыслит. Режиссер-постановщик выражал нетерпение, и, пока второй режиссер срочно искал специалиста, остальные смотрели на воду как на раскаленную лаву.

– Я могу помочь, если хочешь, мой отец был инструктором по водным лыжам, – осмелился я сказать режиссеру-постановщику.

По его глазам я прекрасно видел, что он не усматривал никакой связи между водными лыжами и кино, но у него не было времени слушать рассказы из моей жизни.

– Если ты думаешь, что можешь помочь, иди и помоги, – ответил он немного скептически.

Через несколько секунд я был в воде. Я подплыл к Жану-Франсуа, успокоил его и объяснил: ноги должны быть согнуты, руки вытянуты. И удержал его ногами, чтобы стабилизировать. Актер поднялся из воды с первого же дубля. На пристани мне улыбался Патрик. Он гордился своим протеже.

Через несколько недель мы сидели в отеле в Роквере. Клод, режиссер-постановщик, с самого начала тщетно пытался найти интерьер для спальни. В конце концов он поднялся на чердак. Это было место, куда хозяин отеля сваливал старую мебель, как правило, сломанную. Помещение было большое, хорошо ориентированное по сторонам света и прекрасно освещенное, особенно по утрам.

– Вот это отлично подходит, – сказал Клод.

– У вас двадцать четыре часа, – добавил Патрик.

Миссия была поручена исполнительному продюсеру Доминику и мне, так как группа декораторов была занята на другом объекте.

В это время наш караван направился на съемки в замок в двадцати милях от нас.

На том чердаке не было ничего, что делало бы его похожим на комнату. А нам нужно было уложиться в двадцать четыре часа. Отлично, мы реально влипли, к тому же не спали уже шесть недель. Мы начали освобождать чердак. Там накопилось столько хлама, видимо, со времен Первой мировой, что через три часа мы еще не добрались до ближайшего окна. Такими темпами нам было ни за что не успеть.

Я знал, что хозяин отеля уехал на выходные на рыбалку. Это натолкнуло меня на мысль. Решение было рискованным, но Доминик его одобрил. На войне как на войне. Одно из больших окон выходило на задний двор, прямо на тот участок, где громоздился вышедший из употребления инвентарь. Мы принялись выбрасывать мебель из окна. С четвертого этажа. Высокие травы слегка смягчали падение, и нашего маневра никто не заметил. Через час чердак опустел, а лучшую мебель мы сохранили для декораций.