Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

Отца Венеции не обрадовала помолвка, да и сама Венеция не могла закрыть глаза на препятствие в виде религии, если в данном случае «религия» вообще была подходящим словом. Монтегю давно уже отказался от всякой приверженности иудаизму, а Венеция была агностиком, но нужно было подумать о чувствах вдовствующей леди Суэйтлинг и, что еще важнее, об условиях завещания покойного лорда Суэйтлинга. Если она не станет иудейкой, Монтегю станет бедняком. Венеция со своей стороны совершенно откровенно изложила свои чувства: «Если бы меня хоть тысячу раз омыли в воде Иордана, если бы я прошла через все ритуалы и обряды, которых требует самая строгая иудейская вера, я все равно не почувствовала бы, что изменила свою народность или нацию. Я пройду через необходимые формальности, потому что ты хочешь этого ради своей матери, а также (будем говорить совершенно честно) потому что считаю, что лучше быть богатыми, чем бедными». Дальше она заверяла его, что вышла бы за него, даже если бы у него не было ни гроша, но спрашивала, что будет с их детьми: «Тебя волнует народность или религия или просто ярлык? Если народность, то ты опозоришь ее, как бы я ни поступила. Религия, как тебе известно, меня не волнует, и я не буду пытаться воспитывать наших детей в ней. Остается только ярлык. А он пристанет, как тебе кажется?»

Но они не допустили, чтобы эти сомнения помешали им осуществить задуманное. Венеция официально перешла в иудаизм, и они поженились по еврейскому обряду на частной церемонии в доме его брата, второго лорда Суэйтлинга в Кенсингтон-Корте.

Монтегю прекрасно понимал, что все ее обращение – чистое притворство, но мать его была довольна – это лучше, чем ничего. Условия завещания лорда Суэйтлинга были соблюдены, ибо по закону Монтегю женился на иудейке. Процедура не вполне удовлетворила биографа Монтегю, покойного С.Д. Уэйли, который пускается в весьма пространные объяснения, что переход в иудаизм вовсе не был низменной уловкой ради того, чтобы не выпустить из рук отцовских денег.

Нет никаких сомнений, что деньги сыграли тут свою роль. Венеция убеждала, что вышла бы за него, будь он без гроша, и, если бы это случилось, у нее еще оставалось свое состояние, «обширное», по ее собственным словам; но Монтегю, который большую часть взрослой жизни прожил на содержании у отца, не желал и дальше жить за чужой счет, теперь уже супруги. Кроме того, маловероятно, чтобы состояния Венеции хватило на их вкусы и на привычный образ жизни. Они держали городской дом в Лондоне и большой особняк в Норфолке и даже при совместном богатстве не сумели не наделать долгов. Однако дело было отнюдь не в одних деньгах. Монтегю очень заботился о своей матери. Ей уже было за семьдесят, здоровье ее пошатнулось. С остальными родными он практически перестал общаться, но с нею был особенно близок, и ни болезнь, ни усталость, ни профессиональные заботы не могли помешать ему писать домой каждый день, чтобы мать знала, как его дела и как он поживает. Она очень гордилась его успехами. Когда, например, Монтегю поехал в Индию по министерским делам осенью 1912 года, он вел подробный дневник, который регулярно частями посылал домой матери, и она читала его родным за ужином по пятницам. Для нее это было так: «мой сын, государственный секретарь». Он часто говорил ей, как трудно найти подходящую еврейскую жену. «Я чувствую, что было бы грешно брать себе жену только из-за отцовского завещания или жениться на еврейке, которую я не буду любить так, как должен, – писал он. – А я, несмотря на все мои отчаянные попытки, никогда еще не находил подходящей женщины». Однако, уже подготовив ее к тому, что должно произойти, он никак не мог заставить себя сделать это. Он не был трусом, но смелость его была не того сорта, который требуется, чтобы причинить боль тем, кого любишь.

К тому же у него еще оставались какие-то неопределенные еврейские чувства. Как-то раз он сказал Венеции – это было еще до их брака, и разговор носил гипотетический характер, – что, если бы его сыновья женились на христианках, он бы посчитал их дезертирами. Он был равнодушен к еврейской религии, не ощущал единства с еврейским народом, но – и в этом, быть может, сказалось его взросление в публичной школе – не хотел сбегать из их рядов и, вероятно, был доволен тем, что переход его жены в иудаизм, несмотря на сомнительность и поспешность, позволил ему остаться в числе евреев. Это было как знак их связи.

Как только Монтегю получил Венецию, он тут же потерял место в кабинете. Помолвка состоялась 12 мая, а 19-го он слетел со своего кресла. Асквита помолвка глубоко огорчила, и в данном случае прямо-таки напрашивается причинно-следственная связь, но, разумеется, дело было гораздо сложнее.

В мае была сформирована правительственная коалиция для наиболее эффективного ведения войны, и вследствие этого нескольким либеральным министрам кабинета пришлось уступить место тори. Одним из них был Герберт Сэмюэл, Монтегю – другим. Его попросили вернуться на прежний пост в казначействе, а через несколько месяцев предложили заняться ирландскими делами. Ирландия представляла собой кладбище политических надежд. Монтегю чувствовал, что не годится для этой должности, и возражал, что ему, как еврею, будет трудно разобраться в конфессиональных вопросах веры, к которой он не принадлежал. Более того, указывал он, постоянный глава министерства по делами Ирландии сэр Мэтью Нейтан – иудей, и будет плохо, если и политический глава будет человек того же вероисповедания.

Асквита, похоже, убедили его слова, хотя все доводы Монтегю против поста в ирландском офисе можно было бы без изменений привести и против занятия им поста в министерстве по делам Индии, но, когда ему предложили заняться Индией годом раньше, он тут же ухватился за эту возможность.

Между тем Асквит предложил кое-что более соответствующее интересам Монтегю. В июле 1916 года Ллойд Джордж стал военным министром, и Монтегю сменил его на посту министра вооружений. Таким образом, он принимал прямое участие в ведении войны и этот период своей карьеры называл самым плодотворным и удовлетворяющим. Но он оказался коротким.

Возникло движение, ставившее целью сместить Асквита и поставить вместо него Ллойд Джорджа. Монтегю, от начала до конца прекрасно понимавший, что происходит, оказался перед мучительной дилеммой. С Асквитом его связывала прочные узы привязанности и дружбы, но он высоко ценил и таланты Ллойд Джорджа, как положительные, так и отрицательные.

«Я остаюсь при мнении, неколебимом и основанном не только на привязанности, но и на убеждении, что нельзя и помыслить об ином премьер-министре, кроме вас, – написал он Асквиту. – Я остаюсь при мнении, что Ллойд Джордж является бесценным приобретением для военного правительства. Его разум – самый плодотворный из тех, какими мы обладаем». Но ценность Ллойд Джорджа в кабинете – ничто по сравнению с тем, какой помехой он будет вне его. Нужно достичь каких-то взаимоприемлемых условий, убеждал он. Достичь их не удалось, и в конце концов Асквит ушел в отставку и Ллойд Джорджа попросили сформировать правительство.