Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

Монтегю изо всех сил постарался зафиксировать тот факт, что не получал никаких предложений присоединиться к правительству Джорджа. Ллойд Джордж видел в Монтегю одного из самых одаренных членов уходящей администрации, человека «способного и с воображением», но Монтегю был слишком близок с Асквитом, чтобы так сразу примкнуть к новому правительству. В то же время он не желал вечно сидеть без поста и в марте 1917 года, через три месяца после падения Асквита, в одном из капризов, которые случались с ним нередко, сочинил такое обращение к премьер-министру:

В июле ему предложили индийский офис, который он тут же принял и написал Асквиту, прося благословения.

«Ввиду наших прошлых отношений, – пришел ледяной ответ, – возможно, вы сочтете не совсем неестественным, что мне трудно понять и тем более признать ваши причины для поступка, который, по вашим словам, вы намерены совершить».

Назначение вызвало некоторую оторопь в рядах тори, особенно самых твердолобых, и лорд Дерби, военный министр, не удержался от протеста. «Назначение еврея Монтегю в индийское министерство вызвало, насколько я могу судить, неприятные чувства как в Индии, так и у нас, – сказал он, но поспешно добавил: – Лично я придерживаюсь очень высокого мнения о его способностях и рассчитываю, что он прекрасно справится».

Это был первый слабый выстрел против нового министра, который в конце концов превратится в неустанный обстрел.

Работая в министерстве по делам Индии, Монтегю вступил в непосредственный конфликт с Бальфуром, Ллойд Джорджем и сионистами. Создание еврейского государства в Палестине, по его мнению, должно было вызвать тревогу у индийских мусульман, но у него имелись и собственные сомнения в идеологии сионизма. В августе 1916 года он написал другу: «Мне кажется, евреи должны задуматься, чем они считают свое еврейство – религией или национальностью. Для себя я уже давно сделал выбор. Мне внушает ужас стремление к национальному единству». Он не объяснил, почему то, что естественно, чуть ли не похвально, для индийца, должно быть ужасно для еврея. Его реакция на самую идею национальной еврейской родины была эмоциональной и гневной. «Всю свою жизнь я пытался выбраться из гетто, – сказал он Ллойд Джорджу. – А вы хотите силой затолкать меня обратно».

Над ним как будто сгущалась тень Еврейского дома Полака; как будто бородатый отец и все праотцы до него восстали, чтобы терзать его. Борьба с сионизмом была для него не просто борьбой с политической философией, а элементом личного экзорцизма. Он считал еврейство чисто религиозным сообществом, а самого себя – англичанином, принадлежащим к иудаизму.

Безусловно, по своему образу жизни он был полным англичанином. Он входил в зачарованный круг высокородных и в какой-то степени высокоумных светских персонажей, который вращался вокруг Даффа Купера и его прекрасной жены леди Дианы.

У него был городской дом в Куин-Эннз-Гейт и сельский дом в Норфолке – Бреклс-Холл, большой елизаветинский особняк, который он перестроил за баснословные деньги, наняв сэра Эдвина Лаченса, архитектора, создавшего Нью-Дели. Там был большой зал, предмет его особой гордости, и, когда его видели там – помещика и хозяина – у огромного камина, под толстенными дубовыми балками, среди солидных атрибутов старой Англии, легко было забыть, что перед вами внук бородатого ливерпульского еврея, отделенный от гетто всего тремя поколениями. Он охотился и рыбачил, загонял и стрелял крупную и мелкую дичь, гулял, был заядлым натуралистом и орнитологом. Он не был радушным деревенским сквайром, вечно пьяным, но любил открытый воздух, туманные болота Норфолка, равнины, овеваемые ветрами, колышущийся тростник, крик диких птиц. Возможно, в самой глубине его привязанности к Англии было что-то слегка чуждое, однако он был самым английским из всех английских джентльменов.

Противники и, может быть, даже друзья не видели его таковым. Его еврейство настолько затмевало в их глазах все остальное, как будто у него на лбу была вытатуирована звезда Давида, и это было отчасти связано с его окончательным политическим провалом. И напрямую с его оппозицией сионизму. Как, спрашивал он, может он, еврей, вести переговоры с Индией от имени правительства, если только что это правительство на весь мир объявило, что считает его родиной турецкую территорию? Сионизм, настаивал он, – это чуждое учение, которое разделяют только приезжие и которому противостоит подавляющее большинство евреев, родившихся в Британии.

Одной из ведущих еврейских организаций являлся Совет представителей, где на последнем этапе его существования доминировала Родня. В 1917 году его президентом был известный барристер Дэвид Линдо Александер.

Также существовала Ассоциация английских евреев, основанная в 1871 году, ее президентом был Клод Монтефиоре. Ее правление было представительным и состояло из делегатов, выбранных от разных синагог страны. Ассоциация, по сути, была советом еврейских нотаблей почти исключительно из старых семейств. Помимо общей заботы о правах и интересах евреев в стране, обе организации часто были вынуждены обращаться к правительству за помощью от лица угнетаемых единоверцев в других странах, и с этой целью они сформировали совместный Комитет по иностранным делам. Этот комитет стал инструментом Родни.

Сионизм быстро набирал силу в еврейских массах, получал поддержку влиятельных частей британской прессы, и в мае 1917 года Совместный комитет, опасаясь, как бы дело не решили без его участия, поспешил опубликовать пространное открытое письмо в «Таймс» за подписями Александера и Монтефиоре. Сионизм, заявляли они, «…считает, что все мировые еврейские общины составляют единую не имеющую родины народность, неспособную к полному социальному и политическому отождествлению себя с народами, среди которых они живут, и утверждает, что этой бездомной народности настоятельно нужен политический центр и доступная родина на земле Палестины. Совместный комитет категорически протестует против этой теории. Эмансипированные евреи Британии считают себя в первую очередь религиозной общностью и всегда основывали свои притязания на политическое равноправие с согражданами иных вероисповеданий, исходя именно из этой позиции и следующего из нее утверждения, что у них нет каких-либо отдельных стремлений в политическом смысле. Установление в Палестине еврейского национального государства, основанное на этой теории бездомности евреев, неизбежно будет иметь то следствие, что евреи в их родных странах будут заклеймены как чужаки.»