Джеймс Брендон - Зигги Стардаст и я

Его слова звучат как колыбельная, из-за чего я почему-то плачу еще безудержнее. Он не пытается сесть ближе. Я благодарен: Уэб интуитивно понимает, что меня сейчас не надо трогать.

Переворачиваюсь на живот, зарываюсь лицом в землю.

Карл Саган говорит, что черные дыры могут быть «проходами в иновремя». Нырнув в такую, мы вынырнем в другом «когда». Поэтому хватаю черный карандаш и яростно калякаю черную дыру в разуме, чтобы исчезнуть в другой эпохе времени.

Возможно, я действительно исчез. С уверенностью сказать не могу. Лежу на животе еще тысячу девятьсот семьдесят три года, пока не заканчиваются слезы.

И вот в чем штука: в последний раз я по-настоящему плакал, когда случилось ЭТО. Четыре года назад. Доктор Эвелин всегда предупреждала, что этот момент наступит: «Ты не сможешь держать все в себе вечно. В итоге плотина прорвется».

Не знаю, почему именно СЕЙЧАС мозг решил, что ей пора прорваться, но что сделано, то сделано. Единственная причина, по которой перестаю плакать и снова переворачиваюсь на спину – я вдохнул столько земли, что свирепая пыльная буря проносится по легким как торнадо.

Лезу в рюкзак, достаю «питер-пол-и-мэри» – пуф-пуф … пуф-пуф … еще парочку для ровного счета… вытираю лицо и сажусь.

Уэб сидит со скрещенными ногами, уставившись в закат, который превратился в вангоговский водоворот оранжевого, розового, красного и желтого.

Не знаю, что сказать. Не понимаю, что чувствовать. Мегашторм стыда и облегчения, который не перестает трепать меня. В любую секунду могу расплакаться снова.

– Я… извини…

– Не надо, – говорит он.

– В смысле?

– Не надо больше извиняться, чувак.

– О, я просто не…

– Нет. Ты просто да . Ты почувствовал Это.

– Что?

– Великое Таинство. Так случается, когда перестаешь бояться собственных страхов. Скорлупа треснула, приятель. И это прекрасно.

О… Что ж, у меня есть еще миллион страхов там, откуда пришел этот, думаю я. И клянусь, Уэб переключил какой-то рубильник в моем мозгу, чтобы услышать мои мысли, потому что в следующую секунду он уже смеется.

– Ты чего? – спрашиваю.

– Твое лицо. Все в земляных полосках.

– Ой! Да что ж такое… – начинаю тереть щеки.

– Не надо, – говорит он, беря меня за руки. – Клево смотрится, даже круто…

– О… я…

Уэб смотрит пристально, разглядывая мое лицо так же, как я прослеживаю глазами веснушки Старлы.

– Ого… – шепчет.

– Что такое?

– Твои глаза, я раньше не замечал, они…

– А-а. Да, – говорю, отнимая руки. Опускаю их на колени. – Разноцветные, я знаю. Считается, что это наследственное, но больше ни у кого в семье такого не было, и это странно, потому что у мамы и папы голубые, так что я никак не мог понять, откуда взялся карий, и ненавидел его, потому что, конечно же, для Обезьян это еще один повод потешаться надо мной.

– Вау, – говорит он.

Серьезно, просто вау – и все.

– У Дэвида Боуи тоже такие.

– Фантастика.

– Ага.

Его взгляд сливается с моим и… я не замечаю жалящего ощущения, проносящегося по венам… НЕ замечаю, сказал …

– Ты прав. – Мой голос дрожит. – Вид отсюда куда лучше.

– Ага… правда? – Он отводит взгляд, и я возвращаюсь в собственное тело.

О да, это нечто. Вид, в смысле. Словно сидишь посреди игрушки-калейдоскопа.

– Разбитое сердце, – говорит он.

– Что?

– Озеро. Оно имеет форму разбитого сердца.

– Правда? – Поднимаюсь на колени, чтобы увидеть.

– Ага. Одна девушка-индианка бросилась с этого утеса из-за какого-то белого – конечно же! – разбившего ей сердце.

– На самом деле?

– И от этого через озеро прошла трещина.

– Где? – Я смотрю, но не вижу.

– Вон там. – Слежу за его пальцем, но все равно не вижу.

– Да где же?

Уэб берет меня за руку, указывает ею на едва заметную трещинку посередине, более темного голубого цвета, которая изгибается до края бесконечности.

– Вон там, – шепчет мне на ухо.

– О… я… вижу… ничего себе.

– Говорят, этот водопад появляется только тогда, когда она плачет, ее дух снова и снова прыгает с утеса в нескончаемой муке.

От его голоса у меня покалывает кожу.

– Серьезно?

– Серьезно.

– Откуда ты знаешь?

– Мы, американские индейцы, любим ваши легенды! – И он, хохоча, падает спиной на траву.

– Идеальное совпадение, – говорю я, зачарованный рябью на воде.

– Что?

– То, что мы живем у озера в форме разбитого сердца.

– Да? Почему?

– Потому что здесь все такое – сломанное. Разбитое сердце в сломанном городишке на сломанной земле с тысячами сломанных людей…

– Правда…

– Боуи говорит, что сегодня сломано все. То, что мы считали истиной, перестало быть ею, и будущее не так отчетливо, как когда-то. Если нам нужны истины, можем придумать их для себя сами…

– Глубокая мысль, чувак.

Наблюдаем, как небо становится фиолетово-розовым.

После долгого молчания он говорит:

– Тебе не следует это прятать, знаешь ли.

– Что?

Уэб смотрит на меня, его волосы, подхваченные ветром, обметают небо, становятся ночью.

– Все то, что ты говорил…

– Когда?

– Только что. И в туалете в то утро, когда мы познакомились. И в классе, когда говорил об этой книге. Мне нравится твой взгляд на вещи, чувак. Тебе не следует прятать это от всех…

– Мой взгляд на вещи… что именно?

– Не знаю. Ты милый, мне кажется… Сострадательный…

– Э-э…

Ничего себе. Разве парни говорят друг другу такие вещи? И что это значит – «милый»? Типа «ты нюня и простофиля» или «ты самый потрясный ангел, какого я встречал в жизни» ? Вот бы понять!

– Ну, так что там насчет любви? – спрашивает он.

– Что?

– Наше задание.

– А, верно. Я ее не люблю.

– Не любишь?

– Не-а.

– Почему?

Вдалеке похожие на бумажных куколок рыбаки вытаскивают лодки на берег, а еще дальше на пляже какие-то люди собирают в кучу куски плавника.

– Ты знаешь Карла Сагана?

– Того, которого ты все время поминаешь? – Он смеется. – Да, знаю такого.

– Хорошо. Я читаю его новую книгу, и он пишет, что планета Венера – как большая сернистая звезда. Температуры кипения, реки вулканической лавы, ядовитые газы, все такое. По сути, Венера – это ад. И, по сути, именно такой мне представляется любовь. Любовь – это ад.

Словно по сигналу, куча дров вдалеке начинает сыпать искрами.

– Ого, – удивляется он. – Серьезно?

– Да.

– Это совершенно не так, чувак.

– Так! Так все и есть. Поверь. Твоя очередь.

– Моя очередь?

– Да. Откуда ты приехал?

– Ах, теперь мы в эту игру играем?

– Угу…

– Из Южной Дакоты. Резервация Пайн-Ридж. Я из народа оглала-лакота. Там мой настоящий дом. Бывал в тех местах?

Я мотаю головой:

– Нет, но Старла мне кое-что рассказывала… А что значит слово «лакота»?