Михаил Шмелев - Фронтовая юность

Вместе со мной приполз сюда ординарец комбата и передал ротному записку. В записке — приказание командира полка: «Ни шагу назад, дождаться темноты и использовать ее для подготовки наступления».

…Член комсомольского бюро батальона сержант Степан Головко и рядовой Иван Кольцов лежали в свежевырытом окопчике. Осенний ветер яростно хлестал им в лицо. Командир роты распорядился разведать огневую систему врага. От выполнения задания зависела жизнь многих бойцов, освобождение еще одной деревни.

Под прикрытием темноты Головко и Кольцов, плотно прижимаясь к земле, поползли к окраине деревни. Гитлеровцы ничем не обнаруживали себя. Казалось, они ушли отсюда. Так и хотелось встать и крикнуть своим: «Противника в деревне нет!» Но Степан знал коварные повадки врага.

— Вот что, Ваня, — прошептал он Кольцову, — ты ползи вон к тому дереву на бугорке, а я останусь здесь и попугаю фашистов из автомата.

— Зачем это, Степа?

— Так нужно.

— Они же на тебя весь огонь обрушат!

— Этого-то нам и надо. Ты смотри и запоминай, где что.

Бойцы крепко пожали друг другу руки, и Кольцов пополз. Выждав некоторое время, Головко дал длинную очередь по ближайшему зданию, затем по второму, третьему. Прислушался. Было тихо. Прошив автоматным огнем еще раз постройки, вынул из подсумка три гранаты и швырнул их одну за другой.

Гитлеровцы не выдержали, ответили беспорядочным огнем. Укрывшись в воронке, Кольцов по вспышкам выстрелов засекал огневые точки врага. Вдруг всю местность осветило множество ракет. Головко начал отходить. Кольцов должен был присоединиться к нему в условленном месте. Степан около десяти минут ждал товарища, но тот не появлялся. Что с ним? Сержант подполз к дереву на бугре и увидел друга, лежащего ничком.

— Ваня, ты жив?

— Иди, Степа, один. Доложи: крупнокалиберные пулеметы — за углом и на чердаке крайнего дома, близ следующего дома — несколько минометов. На улице — пушка…

Солдат назвал около десяти различных огневых точек. Теряя остатки сил, он тихо проговорил:

— Мне плохо. Иди…

Степан вынес безжизненное тело товарища, доложил командиру роты о результатах разведки. И чуть только забрезжил рассвет, шквал артиллерийского огня обрушился на огневые точки противника, выявленные разведчиками.

Враг яростно сопротивлялся. Наши бойцы хорошо окопались, и потерь пока не было.

При возобновлении боя подтвердилась правильность данных, которые добыли разведчики. Выходит, старший лейтенант Сахно не напрасно еще ночью хотел поблагодарить Головко за выполнение задания, но не смог этого сделать. Теперь, когда рота готовилась к атаке, я напомнил Сахно о его намерении сказать сержанту доброе слово.

— Не время сейчас. Видишь что творится, — недовольно сказал ротный командир, но тут же, переменив тон, проговорил: — Дай карандаш.

Через минуту в моих руках был бланк письма-открытки. На обороте ее было написано: «Сержанту Головко Ст. Влад. За проявленный героизм и умение в ночной разведке благодарю. Обнимаю. Сахно».

Завернув в носовой платок открытку и небольшой камень, я бросил сверток ближайшему бойцу и крикнул: «Сержанту Головко — от командира роты». Солдат перебросил его своему соседу. И так, мелькая в воздухе, эта необычная эстафета дошла до отважного сержанта. Спустя несколько минут сквозь свист снарядов и разрывы мин пришел ответ, переданный голосом по цепи: «Командиру роты — от сержанта Головко: «Служу Советскому Союзу!»

Ответ сержанта был очень кстати. Его слышали едва ли не все бойцы и сержанты роты, готовившиеся к атаке. И каждый наверняка подумал, что, несмотря на вражеский обстрел, жизнь в подразделении идет своим чередом: сержант чем-то отличился, получил благодарность от командира и отвечает ему по-уставному.

Наконец огневые точки, расположенные в деревне, были подавлены. Рота поднялась в атаку.

Когда до деревни оставался лишь один бросок, из-за заросшего бурьяном бугра неожиданно ударил пулемет. На пути подразделения оказался дзот.

Что делать? Наступление, к которому готовились всю ночь, могло опять захлебнуться. Старший лейтенант Сахно попытался связаться с комбатом по телефону, чтобы вызвать артиллерийский огонь для подавления дзота, но линия оказалась поврежденной. А дзот извергал пулеметный огонь.

— Перебьет, всех перебьет, — процедил командир.

В этот критический момент недалеко от дзота оказался Степан Головко. Я видел, как он вскочил с земли и, пригнувшись, сделал перебежку. Пулемет застучал, кажется, еще яростнее. Едва он смолк на мгновение, как Степан снова поднялся. Степан, Степан… Давно ли сидели мы рядом на комсомольском собрании, посвященном подвигу рядового Александра Матросова, закрывшего своим телом амбразуру дзота. Помню, как глубоко его взволновали слова Наркома обороны: «Великий подвиг товарища Матросова должен служить примером воинской доблести и героизма для всех воинов Красной Армии».

Выступая на том собрании, Степан сказал: «Никакие преграды не могут остановить того, кто твердо решил победить. Победе не может помешать даже смерть!»

После собрания я видел его опять в кругу новобранцев. На этот раз Степан декламировал стихи поэта-фронтовика, опубликованные в дивизионной газете:

Сильней удар,

Смелей порыв,

Врага проклятого отбросим,

А если смерть придет — умри,

Как умер Александр Матросов!

Поединок с дзотом продолжался. Степан то вскакивал и делал перебежки, то полз по-пластунски. Кто победит? Головко уже не раз выходил победителем из очень тяжелых поединков. На подступах к Ярцеву он заменил выбывшего из строя помощника командира взвода и повел автоматчиков в тыл батареи противника. Автоматчики перебили всю прислугу и захватили два орудия.

И вот Головко один на один с дзотом, 30… 20… 15 метров… Выдернув кольцо гранаты, замахнулся и метнул ее. В этот момент вражеские пули впились в его тело. Только и видели бойцы, как за разрывом гранаты Степан ринулся вперед и, широко распластав руки, закрыл своим телом амбразуру дзота.

Ценой своей жизни проложил он роте путь вперед. Словно команду подал Головко: наступательный порыв был так высок, что никакая сила не могла остановить бойцов.

После боя бережно извлек я из кармана гимнастерки Головко пробитый пулей комсомольский билет с четко очерченным профилем родного Ильича. «Маленькая книжечка стального цвета, хранившаяся у сердца, — думал я, — могла бы много поведать о думах простого парня из села Черноводск, затерявшегося в бескрайних степях Казахстана». С фотографии, порыжевшей от запекшейся крови, смотрел юноша с немного задумчивыми глазами. Ему шел двадцать первый год. В графе, помеченной январем 1942 года, стояла первая отметка об уплате членских комсомольских взносов, а последняя обрывалась октябрем 1943 года.