Элисабет Осбринк - 1947. Год, в который все началось

Пятого июня Лига арабских государств постановляет не сотрудничать с ООН в решении палестинского конфликта.

Последние два месяца достать продукты почти невозможно. Порой немцы не дотягивают даже до допустимой суточной нормы в 1550 калорий. Люди исхудали, лица, колени и щиколотки опухли. Трое берлинцев вполне умещаются в метро на двухместной лавке.

Историю детям в берлинских школах не преподают. И связано это не с дефицитом продуктов питания, а с тем, что сама история должна быть одобрена администрацией всех четырех наций-союзниц, а они никак не могут договориться. Ни в чем.

Сначала русские предлагают учебник, где подчеркиваются материалистические аспекты минувшего времени и общественные изменения объясняются экономическими и социальными обстоятельствами. Но американцы считают такую трактовку истории неприемлемой и составляют учебник, по их мнению, более широкого плана.

Одновременно французы готовят свою подборку важных событий прошлого и иллюстрируют ее репродукциями Эжена Делакруа. Французский вариант остальные союзники оценивают как шовинистский, его вообще никто не одобряет.

Британцы берутся за дело основательно и составляют два тома, настолько насыщенные деталями, что первый том добирается только до изобретения маятника.

Но американцы так легко не сдаются. Вместе с немецкими учителями истории они разрабатывают краткий учебник, включающий важные даты и события.

Вот таково положение. Историю не преподают. Еды нет.

Если уж прошлое — вопрос открытый, то и будущее столь же неясно. Куда пойдет Германия?

Одни думают, Германия примет сторону Запада по той простой причине, что многие ее обитатели по-прежнему нацисты, фанатично настроенные против коммунизма. По мнению других, она пойдет на Восток, поскольку советская система дает немцам, верящим в авторитеты, ощущение надежности. В общем-то демократия как государственный строй уже миновала свой кульминационный пункт, говорят в народе, так что, если немцы хотят быть по-прежнему сильными, им надо ставить на Советы.

Между тем есть еще одна идея, получающая все большее распространение, странная идея, о которой годом раньше никто и не помышлял, она вообще была немыслима. Но теперь ее формулируют как еще один возможный вариант: две Германии.

Многие находят эту идею абсурдной. Два немецких государства, две немецкие столицы, два немецких гражданства?

Любовь и ярость. Примо Леви двадцать восемь лет, и он работает над своим текстом то в одном настроении, то в другом, попеременно меж двумя крайностями, которые можно считать и близнецами. Начиная с января он пытался опубликовать рукопись и в шести разных издательствах получил отказ.

Сейчас в Турине почти лето. Своего рода будни. Своего рода тишина. Кому охота оглядываться назад, когда воспоминания причиняют столько боли, что было, то было, и постоянные разговоры не загладят уже совершённые кошмары, верно? Большинство, кажется, именно так и считает, хотя и молчит. Оставить прошлое, идти дальше.

Примо Леви работает, разговаривает с сестрой, общается с друзьями, пишет своей Лючии любовные стихи, но не сдается. Особенно его огорчает отказ престижного издательства «Эйнауди». И теперь он перерабатывает текст, ищет новые пути напечатать свое свидетельство, свою книгу, и обдумывает название. Неожиданно у него образуются свободные деньги, он отставляет велосипед и покупает мотороллер — «Ламбретту». И отмечает новую свободу поездкой во Францию, где вновь встречается со своим другом Жаном Самюэлем.

Рассказывает ли Примо Леви, что оно закончено, описание времени, когда они были рабами в Освенциме? Печатать его, конечно, никто не хочет, но он ведь все равно рассказывает Жану о той главе, что родилась из их плена и дружбы? Да, рассказывает.

Жан — в книге его зовут Пиколо — тоже все помнит, только иначе, может назвать те же детали, но под другим углом зрения. Он придает особую важность их первой встрече, среди страха погибнуть от бомбежки, когда они открываются друг другу в разговоре о своих матерях. Воспоминания у Жана не такие, как у Примо, но это не играет роли. Он слушает, не говоря ни слова.

Рассказ о двух молодых парнях, узниках концлагеря в Польше — сердце неопубликованной книги. Больное место. Это человек? Вопрос вмещает не только низведение жертвы до просто жертвы, но и низведение преступника до просто палача.

Вспомни июньский день под польским небом. Вспомни насилие, вспомни его внезапную отсрочку. Примо и Пиколо должны отнести суп остальным в рабочей команде и идут кружным путем, чтобы немного затянуть время, глотнуть чуть больше воздуха, вспомнить, что существует то, что зовется свободой, хотя бы и на десять минут. Земля пахнет краской и смолой, и Примо Леви вдруг вспоминает песчаные пляжи детства, а затем приходят слова, строки из «Божественной комедии» Данте, остатки гимназических познаний. Он объясняет терпеливому Пиколо, кто такой Данте, что такое «Комедия», из чего состоит «Ад», и его охватывает горячка. Он словно впервые слышит эти слова, в крещендо фрагментов памяти, ему кажется, он вот-вот сумеет вполне объяснить природу человека, его историю и способность к добру и злу.

«Послушай, Пиколо, открой уши и чувства, мне важно, чтобы ты понял».

Почему он вспоминает именно песнь об Одиссее, ему и самому толком непонятно. Но в этот миг поэт Данте встречается с лагерем смерти Освенцимом — одно из сложнейших поэтических творений человечества соединяется в душе молодого Примо Леви с одной из изощреннейших мерзостей человечества. А сам он — переломный пункт, цивилизация и беглец, пересекающий собственный след.

Если это человек, то каков же тогда человек? Такой вопрос стоит и здесь, перед Элеонорой Рузвельт и ее рабочей группой в Лейк-Саксесс.

Девятого июня погода в округе Нассо, штат Нью-Йорк, мягкая, теплая и безоблачная. Одному из членов рабочей группы по правам человека была поставлена сверхчеловеческая задача сравнить всю древнюю мудрость и идеи последних двух столетий касательно ценности и достоинства человека, и теперь он предъявляет четырехсотстраничный документ. Восемнадцать представителей от шестнадцати стран должны выжать несколько капель истины из тысяч идей, уже экстрагированных из ранних источников. Слово, которое звездой сияет над уже проделанным и грядущим трудом и ведет их вперед, — это «универсальность».

Философ-конфуцианец Мэн-цзы цитируется ради формулировки, которой уже две тысячи лет: «Самое ценное в стране — народ, затем следует власть, а наименьшую ценность имеет правитель» [37] aforismo.ru/autor/Мэн-Цзы/ .

Обращаются и к индуистским философам и их опальным, вольным, как птицы, идеям: свобода от насилия, от алчности, от эксплуатации, от унижения, ранней смерти и болезни, отсутствие нетерпимости, страха и отчаяния. Птицы, что редко слетают на землю.