Олег Куденко - Орбита жизни

…Через полтора года добровольца-шведа и добродушного усатого немецкого солдата, которые были «еще ничего», как говорил отец, в их доме сменил полный ефрейтор-автомеханик. В сарае он оборудовал мастерскую по зарядке аккумуляторов для машин. Звали его Альбертом. Белобрысый баварец, в пилотке с наушниками и в синей куртке, целыми днями возился в сарае или копался в моторах тупоносых приземистых автомашин, которые теперь часто останавливались у их дома. В первые дни и он казался человеком вежливым и спокойным. Отец даже подумал, что этот мастеровой не такой, как все фашисты. Но зимой, вскоре после того, как через их село прошла разбитая эсэсовская дивизия, его словно подменили. Он стал злым, часто его видели пьяным.

Как-то Бориска подошел к его мастерской и, остановившись у работающего движка, с интересом присматривался к стучащим и подрагивающим механизмам.

Альберт вынес из сарая аккумулятор. Поставил его на землю и, посмеиваясь, что-то сказал мальчугану. Бориска его не понял. Тогда баварец с улыбкой подошел к нему и быстро схватил за серый вязаный шарфик. Мальчуган вскрикнул, но уже через мгновение был повешен за шарфик на яблоневый сук.

Юрий услышал крик и подбежал к дереву. Фашист стоял, широко расставив ноги, и заливался от смеха. Он что-то говорил и показывал рукой на Бориску. Мальчонка уже не плакал, а хрипел. Лицо его побледнело, глаза выкатились. Он дергался, пытаясь освободиться, но туго завязанный шарф затягивался все сильнее.

Юрий остолбенел. Кровь отхлынула от лица. Он прыгнул к гитлеровцу и зубами вцепился ему в руку. Черной тенью мелькнула фигура матери, бросившейся прямо к дереву. Альберт отшвырнул Юрия и загородил ей дорогу. Затем стиснул за плечи и начал дико пританцовывать. Мать резко рванулась, порвала рукав ватника. В это время офицер, соскочивший с только что подъехавшей машины, окликнул Альберта. Тот отпустил мать и побежал навстречу офицеру. Пока офицер что-то говорил Альберту, мать сняла Бориса с сука и начала быстро развязывать ему шарф, расстегивать пуговицы пальто. Затем схватила его в охапку и потащила к землянке. Юрий побежал следом. На глаза навертывались слезы обиды. Но Юра не заплакал. Он чувствовал лишь непонятную дрожь во всем теле и до боли сжимал кулаки. Он не мог вымолвить ни слова и успокоился только тогда, когда Бориска, грустно улыбнувшись, заснул на лавке…

Так в сердце Юры Гагарина поселилась ненависть к врагам.

Теперь все чаще и чаще приходила мысль бежать на фронт, украсть у фашистов автомат или карабин и бить их наповал. Он даже начал обдумывать, как лучше осуществить свой план, но ни Альберт, ни его помощники не оставляли оружия без присмотра, и Юрию никак не удавалось выполнить то, что он задумал. Ребятишки рассказывали ему, что где-то недалеко, в смоленских лесах, воюют партизаны во главе с Дедушкой, что порой они портят фашистам машины. И Юрий, не говоря никому ни слова, тоже решил мстить врагу.

Как-то отец застал его за странным занятием. Юрий орудовал молотком и клещами, выгибая до неузнаваемости новые вершковые гвозди, купленные весной в магазине. Юрий сперва изгибал гвоздь под острым углом, а затем еще два раза сгибал острый конец, но теперь уже в другую сторону. Получалось своеобразное шило на треугольном основании. Отец не сразу сообразил, для чего Юрий переводит добро. Только позже Алексей Иванович догадался, что если на накатанное шоссе положить такую штуку, то она наверняка проколет и покрышку и камеру… Он усмехнулся, но ничего не сказал сыну.

В сумерках Юрий уходил на шоссе подальше от дома и разбрасывал свои гвозди. А иногда, когда не было поблизости гитлеровцев, он выбрасывал на дорогу бутылки, которые солдаты после очередной попойки аккуратным рядком ставили на террасе. Бросал он их не очень сильно, так, чтобы непременно оставались целыми и донышко и горлышко. Затем выходил на дорогу и на ходу небрежно ногой перевертывал осколки острым краем кверху. А потом часами из кустов наблюдал за дорогой. И когда машина, проносясь на большой скорости, прокалывала камеру, довольный уходил домой.

…С каждым днем над деревней все чаще и чаще проносились самолеты с красными звездами на крыльях. Тогда где-то за лесом у моста начинали отрывисто лаять зенитки, а затем глухо ухали взрывы. Юрий радовался: врет Альберт — жива Москва. Не разбита Красная Армия. Скоро она вернется на Смоленщину!

Однажды самолеты прошли над самой деревней, и утром Юра во дворе нашел листовку. На ней была картинка: ворон сидит на груде черепов, и морда у него, как у Гитлера, с челкой. Под картинкой написаны какие-то слова. Зоя прочла листовку и сказала, что фашистская армия разбита на Волге. Триста тысяч человек взято в плен. Это была первая радостная весточка с Большой земли. Отец аккуратно сложил листовку и сунул ее в печку. Никогда еще за все эти долгие месяцы Юрий не видел его таким радостным. В тот вечер отец часто улыбался, вспоминая разные смешные истории. И хотя боялись люди откровенно разговаривать о делах на фронте, нет-нет да и услышит Юрий слово «наши». Он видел, как при этом светились радостью исхудавшие, потемневшие от голода лица, распрямлялись плечи.

Через день фашисты собрали митинг, вывесили в селе траурные флаги. Значит, верно: здорово им дали!

Теперь все чаще и чаще доходили вести о том, что началось наступление и под Москвой. И все знали: скоро, очень скоро придут наши!

Но в эти дни, когда освобождение казалось таким близким, в деревню прибыл отряд эсэсовцев. В своей черной форме они напоминали зловещих воронов. «Транзитные» немцы, как тут говорили о полевых частях, не внушали таких опасений, как эти захребетники.

Ощущение чего-то особенно недоброго и неотвратимого поселилось в Клушине.

И мать и отец строго-настрого наказывали ребятам днем не выходить из землянки. И все-таки фашисты вспомнили о Зое и Валентине. Их забрали и, подталкивая прикладами, потащили в комендатуру. Немного обождав, Юрий побежал следом.

В центре села собралось много молодежи. По краям площади стояли эсэсовцы с овчарками и солдаты с автоматами на груди. Наконец, всех построили в колонну по четыре человека в ряд, сделали перекличку и повели за околицу. Женщины заплакали. Душераздирающие крики послышались вокруг. Рыдала и мать, глядя вслед детям, а затем, не выдержав, бросилась вдогонку. Юра видел, как фашист оттолкнул ее и она, едва не упав, остановилась, закрыв лицо платком.

Стиснув зубы, Юрий молча глядел вслед удаляющейся колонне, а потом подошел к матери, прильнул к ней лицом, потащил ее за рукав домой. Дома, чтобы утешить жену, отец говорил, что ребята скоро вернутся, а Юрий уже твердо знал — из неволи нет возврата. И все-таки где-то в самой глубине его души теплилась надежда, что он их снова увидит…