Максим Баженов - Мой учитель Филби

Не менее важно также, когда тебя представляет оперативно интересному деятелю профсоюзов или Лейбористской партии не абы кто, а всем известный журналист ведущей газеты.

– Присаживайся к нам, Тэд, и знакомься. Это отличный парень, наш друг Юрий из советского Гостелерадио. А вот Александр, Сергей, Максим. Мы тут гадаем, кто победит на выборах нового лидера партии. Есть соображения?

Таким вот образом завязалось не одно знакомство, переросшее впоследствии в оперативную разработку и закончившееся вербовкой довольно неплохой агентуры.

Нередко английские друзья-журнал исты учили нас жизни и пониманию тамошних реалий. Так, однажды, когда я вскоре по приезде в командировку изложил по пьяному делу услышанную в Москве теорию всемирного сионистского заговора, за столом вдруг воцарилось гробовое молчание.

Потом один из англичан веско и отчетливо произнес:

– Макс, мы приняли тебя в свою компанию потому, что ты показался нам отличным парнем. Будем надеяться, что ты просто спорол ерунду и это больше никогда не повторится. Никому в Англии такую чушь не рассказывай, слышишь?

Прекрасный урок, усвоенный мной на всю жизнь.

Мы тоже пытались просветить англичан в отношении жизни в Советском Союзе. Честно говоря, удавалось это с трудом, хотя мы, как уж могли, расписывали страну, «где так вольно дышит человек».

Из всей компании в СССР побывал только Пол Раутледж в семидесятые годы в составе какой-то профсоюзной делегации. Из всего увиденного за три недели путешествий по стране победившего социализм» ему врезалось в память только одно – Tchirchik Rock Festival. Он как завороженный бесконечно повторял на разные лады это словосочетание. Мы выяснили, что Чирчик – это город в Узбекистане, но что за рок-фестиваль мог проходить там в разгар эпохи застоя и чем он так потряс воображение Пола, так и осталось загадкой. Вероятней всего, сборище в Чирчикс было апофеозом мечтаний выдающегося выпивохи и бабника, каким являлся Пол.

Мыв обязательном порядке встречались на ежегодных осенних конференциях лейбористов и консерваторов, проходивших поочередно в Блэкпуле и Брайтоне, проводили еще пару посиделок в течение года.

Плясали сиртаки и разбивали ногами глиняные тарелки в греческом ресторанчике «Халепи». Учили наших корешей русским неприличностям.

Как-то раз они потребовали растолковать, что означает так часто употребляемое нами выражение «полный П…Ц». Мы перевели это словосочетание как full pizdets и потом долго, но, кажется, безуспешно пытались растолковать, что же это значит.

Пол Раутледж никак не мог усвоить русской идиомы «накрыться медным тазом».

– Как же так? – недоумевал он, слыша от нас при разговоре об авиакатастрофе, что самолет накрылся медным тазом. – Ведь таз такой маленький, а самолет такой большой?!

Особенно подходило к хмельному застолью хоровое исполнение русских песен. Под нашим чутким руководством представители британских СМИ выучили и «Калинку-малинку», и «Катюшу», и много других шедевров.

Однажды это занятие чуть не закончилось арестом всех его участников.

Буквально на следующий день после уничтожения советскими военными истребителями над Японским морем корейского пассажирского авиалайнера, в результате чего погибли сотни гражданских лиц, нас угораздило затянуть песню, горячо любимую нашими английскими друганами: «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц».

В зале нашелся человек, знавший русский язык. Он доложил в полицию, что в ресторане происходит провокационная сходка в поддержку этой неблаговидной акции советских властей. Мы еле-еле отбоярились, оправдывались колоссальным количеством пустых пивных кружек на нашем столе.

Последняя наша вечеря состоялась весной 1985 года по поводу прощания с Полом Раутледжем, убывающим в Гонконг. Больше всего оттягивался сам виновник торжества, под конец вечера несколько раз побывавший головой в салате.

Очнувшись в очередной раз, он решительным движением посадил к себе на колени единственную женщину, присутствующую на этом мероприятии, свою верную секретаршу из редакции, и начал имитировать половой акт с ней. По иронии судьбы это происходило рядом с незашторенным окном, мимо как раз проходил полицейский, который, естественно, напрягся от такого спектакля. Мы, трое советских журналистов, участвовавших в застолье, но лицу бобби поняли, что дело пахнет керосином, и моментально ретировались по-английски.

Значительной частью своих знаний об Англии и англичанах я обязан людям, которые непосредственно меня окружали, хозяевам моих английских обиталищ и соседям.

Повезло мне с самого начала, когда в апреле 1973 года я впервые приехал на Британские острова, в знаменитый Кембридж, по одному из первых студенческих обменов по линии Британского совета. Советских студентов, специализирующихся в изучении английского, разместили в семьях. Нам с однокашником Володей Ивановым досталась вроде бы обычная, но в то же время не совсем, семья сержанта полиции Дэвида Хатчинсона.

Тридцатидвухлетний сержант, уходя по утрам на работу, гордо водружал на голову высокий шлем с блестящей цифрой «2», что давало нам основание хвастаться перед друзьями, что наш хозяин – полицейский номер два в Кембридже. Но Дэвид был не только бобби. Он являлся также футбольным судьей международной категории, уже вовсю обслуживал клубные матчи европейского масштаба, правда, пока в роли лайнсмена, бокового судьи.

Дэвид, конечно, являлся для нас интересным источником информации о футболе, частенько водил на матчи местного масштаба, но в целом был достаточно заурядным и ограниченным копом, не более того. Больше всего он запомнился мне по последнему дню перед нашим отъездом на родину. После прощального семейного ужина, за которым была опрокинута бутылка русской водки, заначенная мной, он пригласил меня – мой однокашник Володя был непьющим паинькой – пропустить по пинте пива в пабе. В ответ на мое осторожное предостережение насчет того, как бы чего не вышло, он уверенно заявил, что ничего нам от лишней кружки би пера не будет.

Однако прав все-таки оказался я. К концу кружки язык Дэвида стал заплетаться настолько, что я с трудом разбирал его речь.

Всю дорогу до дома полицейский номер два славного города Кембриджа висел на моем плече и повторял только одну фразу:

– После твоей гребаной водки, Макс, я никогда не поеду в твою гребаную Россию!

«Как же обидно за державу, – думалось мне в этот момент. – Научился бы сперва пить, а то сразу вся Россия виновата».

Намного более интересным и колоритным персонажем была Кристина, двадцатидевятилетняя жена Дэвида. Тоже незнатного происхождения, без высшего образования и вовсе даже не красавица, но при этом вполне приятной, располагающей внешности, она была от природы умна, даже мудра, тактична и внушала огромную симпатию своим открытым, честным поведением.