Максим Баженов - Мой учитель Филби

В моей английской жизни был замечательный друг Грэм Стюарт, пожилой шотландец, бывший актер, с годами перековавшийся в бизнесмена, владельца небольшого кадрового агентства. На редкость харизматичный бонвиван и гурман. В его салоне можно было встретить и отпрысков семейства Ротшильдов, и выдающихся звезд Голливуда, и крупных госчиновников шотландского происхождения, выряжавшихся по случаю национальных праздников в юбки-килты и горланящих шотландские песни под волынку и стаканчик солодового виски.

Грэм, или, как мы называли его, Грэмски, был настоящим другом. Когда во время моего визига в его шотландское поместье туда бесцеремонно нагрянули полицейские служаки из Спсшл Бранч, намеревавшиеся проверить мои проездные документы, он, не раздумывая, выставил их за дверь. Сделано это было настолько решительно и убедительно, что в дальнейшем спецслужбисты ни разу носа не казали в местах моего выезда за пределы Лондона.

Грэмски, которого с моим боевым товарищем Юрием Кобахидзе связывала еще более тесная дружба, нежели со мной, узнал о нашей истинной ведомственной принадлежности только после моего выдворения из Англии в 1985 году. Коба покинул Альбион годом раньше и, в отличие от меня, по-хорошему. Однако этот человек продолжал навещать нас в России вплоть до своей смерти в 2000 году. Перед развалом СССР, когда у нас был полнейший дефицит продуктов, он даже привозил нам чемоданами продовольственный паек – горы макарон, сухое молоко, консервы.

Был среди моих нейтральных связей и упоминавшийся ранее полнейший комильфо Квентин Дэвис, впоследствии произведенный в пэры за заслуги на посту заместителя министра обороны Великобритании. Он знал русский язык, выученный во время работы секретарем британского посольства в Москве, к моменту нашей встречи был преуспевающим банкиром, а в дальнейшем стал видным политиком, членом палаты общин сперва от консерваторов, а потом от лейбористов.

Вербовать его почему-то не приходило в голову ни мне, ни моему руководству по резидентуре. Но именно он открыл мне двери в самые элитные клубы Уайтхолла, где автор этих строк, можно сказать, обрел свое разведывательное счастье.

Но возвратимся к Питеру Устинову. Знакомство с этим выдающимся деятелем искусства неожиданно принесло оперативный навар. В то время я обхаживал одного молодого перспективного консерватора, страстного любителя театра, назовем ею Патрик. Узнав, что я хорошо знаю Устинова, он стал умолять меня достать билетик на его аншлаговый спектакль. В качестве ответного жеста Патрик пригласил меня на летний оперный фестиваль, ежегодно проходящий в местечке Глайндборн, неподалеку от Лондона.

Там во время пикника на газоне с бокалом шампанского, обсуждая достоинства только что прослушанной оперы раннего Моцарта, я при посредничестве Патрика вышел на целую плеяду восходящих звезд партии тори, облеченных в летние смокинги, и получил в резидентуре статус ответственного за работу по этой партии, правящей в ту пору. Некоторых любителей раннего Моцарта можно увидеть в наши дни на передней правительственной скамье палаты общин британского парламента.

Как тут отделить работу от досуга? Тогда мне представлялась важной возможность проникновения в тайны Консервативной партии, обеспеченная через Питера Устинова. Теперь же, по прошествии десятилетий, я намного больше склонен ценить уникальный шанс общения с этим выдающимся деятелем культуры двадцатого века.

Это была наша извечная компания, без которой не могла бы состояться успешная карьера моего поколения советских разведчиков, работавших пол журналистским прикрытием. Она сложилась еще в конце семидесятых годов и состояла из корреспондентов ведущих английских изданий.

Упомяну о некоторых людях, входивших в нее.

Джон Ричардс из Daily Telegraph. Краснолицый, серьезного вида, но с прекрасным чувством сухого английского юмора крепыш, регбист. Он особенно близко дружил с нашим коллегой из ТАСС Сашей Степаненко, таким же трогательно серьезным очкариком, и назвал в его честь своего пса-далматинца.

Когда собака шалила, Джон грозно заявлял:

– Степаненко, прекрати!

По его словам, далматинец прекрасно понимал разницу между дружеским «Саша» и угрожающим официальным «Степаненко».

Боб Портер из Daily Mail. Высокий здоровяк, как и Ричардс, активно занимавшийся регби. Несмотря на атлетическую внешность и простецкие повадки, Боб, вероятно, был в компании самым большим интеллектуалом. Он много читал, прекрасно разбирался в литературе и однажды, уже к концу нашего общения, сразил меня великолепным знанием музыки. В частности, открыл мне произведения французского композитора Эрика Сати, о котором я, отпрыск музыкальной семьи, к стыду своему, раньше не слышал. Боб, кстати, оказался единственным из всей компании, кто не прекратил общения с советскими друзьями после нашего выдворения из Англии в 1985 году.

Пол Раутледж представлял престижнейшую The Times. Темно-рыжий щуплый малыш с круглой веснушчатой физиономией и поросячьим носиком, на котором неизменно пребывали кругленькие очочки. Видимо, ирландский ген сильно сказывался на характере Пола. Выражение его лица всегда было каким-то озорным, да и выходки, прямо скажем, порой стояли на грани хулиганства. Так, например, однажды он был приглашен на свадьбу подруги его жены. Законная супруга и застукала его за сексом с невестой на ложе, которому через пару часов предстояло быть брачным. Он постоянно встревал в конфликты с руководством издания, и, видимо, именно поэтому в начале 1985 года его сослали с глаз долой, в Гонконг.

Крис Тайлер работал в Financial Times. Тридцативосьмилетний белокурый красавец и эстет, одевавшийся как выходец из аристократического слоя нации. Его внешность и повадки вызывали недоумение. Какое отношение этот денди-аристократ может иметь к освещению положения в британских профсоюзах и к другим корреспондентам, выглядевшим рядом с ним простолюдинами? К тому же Крис был женат на богатой американке. Однако его журналистское перо и профессиональная компетентность не вызывали ни у кого сомнений.

Временами к нашему коллективу присоединялся представительный, худощавый Мик Костелло из коммунистической Morning Star.

Происхождение у него явно было не рабочее, к тому же он откуда-то знал русский язык, был какой-то скользкий, не вполне естественный. Мы, советские члены компании, ему, честно говоря, не до конца доверяли.

Впрочем, как и наши английские друзья.

При наблюдении со стороны за жизнью корреспондентов могло сложиться впечатление, что они ничего вообще не делают, кроме пропускания бесчисленных кружек пива и стаканов виски в пабе да бесконечного трепа с какими-то функционерами из тред-юнионов. Но стоило Произойти хотя бы мало-мальски значимому событию на трудовом фронте, не говоря уже о забастовке, как эти ребята разительно менялись. Они умудрялись в течение недель ежедневно заполнять целые полосы своих газет самой разнообразной информацией с многочисленными деталями, нюансами отношений между профсоюзными лидерами, их подробнейшими биографиями. Их осведомленность была поистине феноменальной! Стоит ли говорить, что, слушая их раскрепощенные застольные разговоры, мы, молодые советские оперативные работники, порой забывали про стынущую на столе кружку биттера и ловили себя на том, что сидим с раскрытым ртом, а извилины наши отчаянно стараются освободиться от хмеля, чтобы впитать как можно больше бесценной информации.