Максим Баженов - Мой учитель Филби

В первый же день эта женщина указала нам на холодильник и сказала:

– Вот, здесь все общее, пользуйтесь сколько хотите, ешьте сколько влезет.

Такое отношение поразительно контрастировало с тем, что мы слышали от друзей, попавших в другие семьи. Хозяева не только к холодильнику их не пускали, но и кормили впроголодь. Владельцы квартиры, в которой жили двое наших ребят, прознали, что нам еженедельно выдают по пять фунтов на карманные расходы, и вообще перекрыли им доступ к домашнему питанию по выходным. Ненасытным, растущим организмам советских студиозусов приходилось в субботу-воскресенье перебиваться веткой бананов и одной кружкой пива.

Кристина много курила, мыла голову под кухонным краном, по вечерам иногда пропускала рюмочку шерри, но при этом всегда оставалась ровной, дружелюбной и рассудительной. Я никогда не слышал, чтобы она повышала голос на своих детей, четырехлетнего Адама и двухлетнюю Алекс.

Уходя в магазин или погулять со своей подружкой Линдой, она спокойно оставляла нас с Володей бебиситтерами, и мы многому от английских детишек научились. Адам, например, все звуки «эй» произносил как «ай». В результате получалось, что он жил в городе «Каймбридже», видел в небе пролетающий «айрплайн», глядя на фотографию моей жены, спрашивал: «Макс, кто эта янглайди?»

Позже мы от учителей нашей языковой школы узнали, что Адам, как и все местные дети, говорит с исконно кембриджским произношением, которое с возрастом у большинства аборигенов исчезает под влиянием интеллигентной университетской среды, окружающей их. Вот что творилось бы в графстве Кембриджшир, если бы в Средние века здесь не построили университет!

А когда Кристина возвращалась домой, она первым делом осведомлялась, не обкакалась ли Алекс. Это было первым нашим знакомством с сим английским выражением, не входившим в программу филфака нашего университета.

Кристина вообще была чуть ли не самым лучшим учителем обиходного английского языка и жизненных реалий. Если бы не ее каждодневная школа, я вряд ли узнал бы, как просто и доходчиво сказать «покрути по часовой стрелке ручку стеклоподъемника» или «селедка протухла».

При прощании с семьей Хатчинсонов я спросил ее, каков мой прогресс в английском за четыре месяца пребывания в Кембридже.

Она немного подумала и ответила:

– Когда ты приехал, то, глядя на дом, говорил «здание», «сооружение», «постройка» или еще что-нибудь с латинским корнем. А теперь ты просто говоришь «дом».

Приехав в командировку в Лондон, я не преминул связаться с Хатчинсонами. Кристина сообщила мне, что они с Дэвидом давно разошлись и оба завели по второй семье. Она, в частности, вышла замуж за вдового профессионального игрока в гольф, у которого тоже было двое детей.

Кристина тут же пригласила нашу семью на рождественское представление, в котором будут принимать участие Адам и Алекс, уже ставшие подростками. Она сказала, что детей собирается навестить папаша Дэвид, продолжающий полицейскую службу в Йоркшире.

Свидание с семейством Хатчинсонов было трогательным. Не считая Дэвида. Он вырос в чинах и явно держался настороже при встрече уже не со студентом Максом, а с советским журналистом. Кто знает, может, успел заранее навести справки о моей истинной ведомственной принадлежности. Но меня его отношение не особенно волновало.

Зато Кристина позднее еще раз подтвердила, что я с самого начала не ошибся в ее доброте и отзывчивости. В сентябре 1985 года, узнав из газет от моем выдворении в числе большой группы советских представителей, она прислала письмо на адрес посольства. В нем были теплые слова поддержки и заверения в том, что акция властей никак не повлияет на ее отношение ко мне.

Первый год лондонской командировки мы с семьей провели в квартире на Мелбери-Роуд, недалеко от уютного Холланд-парка. Она досталась нам по наследству от предыдущего собкора моей газеты.

Хозяина, профессора даже не знаю чего, я никогда не видел. Он преподавал в Америке, в Стэнфордском университете и отношения с постояльцами своей лондонской квартиры поддерживал исключителыю по переписке. Именно благодаря ему, вынуждавшему меня постоянно и упорно практиковаться в написании писем, я блестяще овладел эпистолярным жанром на английском.

Хозяин-профессор оказался неимоверным скрягой. Стоило мне сообщить ему, что пора бы раскошелиться на покупку новых занавесок, которые разваливаются от ветхости, он в ответ прислал длиннющее письмо на тему, что не может такого быть. Занавески приобретены менее тридцати лет назад. По всей видимости, порывы ткани вызваны недостаточно аккуратным обращением с ней.

И так вот по каждому ничтожному поводу. Письма писались чрезвычайно вежливым и изящным английским языком, изобиловали юридическими терминами и ссылками на законодательные акты чуть ли не со времен Вильгельма Завоевателя. Поначалу я был в отчаянии, постоянно лазил в словарь, чтобы расшифровать эти замысловатые послания, но постепенно научился отвечать в том же канцелярском ключе, не забывал элегантно вставить своему визави пару ехидных шпилек. Таким вот образом я усовершенствовал свои письменные навыки, но мало чего сумел добиться от скаредного профессора в материальном плане и в конце концов решил сменить квартиру.

Вторым лендлордом опять оказался представитель академического мира – принципал женского колледжа, расположенного недалеко от Лондона.

Профессор Джон Редферн и его жена, приятные пожилые интеллигенты, с удовольствием сдали нам свою старомодную, типично английскую квартиру в старинном викторианском бслоколонном доме на Вестборн-Террас, что между северной оградой Гайд-парка и вокзалом Пэддингтон.

С четой Редфернов у нас сложились гораздо более теплые отношения.

Джон не был маниакальным Плюшкиным, но кое-какие тараканы были и в его поступках. Однажды, например, я телефонировал ему, что серьезно засорились водосточные трубы, проложенные прямо под полом гостиной.

– Нет проблем, – бодро отреагировал профессор. – Завтра приедут водопроводчики и все починят.

На следующий день действительно приехал минивэн с бригадой из трех человек. Они достали обычные допотопные трос и вантуз и начали шуровать ими под ковролином гостиной, ничем не отличались от нашего сантехника дяди Васи.

Пока эти люди работали, я спросил, откуда они. Оказалось, что из Глазго.

– Позвольте, – поразился я. – Но ведь это же миль четыреста-пятьсот от Лондона. Какой смысл так далеко ездить на обслуживание клиента?

– Это вы у мистера Редферна спросите, – услышал я. – Он наш старинный клиент еще со времен, когда жил в Шотландии, и с тех пор пользуется нашими услугами, где бы ни находился.