Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)
- Название:Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Инна Андреевна Добрускина - сайт http://margolin-ze-ka.tripod.com/contents.html
- Год:2005
- Город:Иерусалим
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст) краткое содержание
Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст) - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Всю дорогу за мной трогательно ухаживали и называли "наш доктор". Единственное, чего я боялся, по неопытности в деле надувания ближних, - это, что кому-нибудь понадобится в пути врачебная помощь.
В Бресте мы простояли целые сутки. Ночевать я ушел ночевать в город: а утром меня никоим образом не хотели пропустить на перрон, несмотря на билет и все доводы. Даже объяснение с начальником движения не помогло. Несколько часов я хлопотал легально, но кончилось тем, что я ушел с вокзала и за небольшую мзду меня пропустили на полотно боковым ходом.
Таким образом, окружающая среда начала влиять на меня отрицательно или, как некоторые найдут, положительно. Я еще мыслил понятиями легкомысленной Польши и не подозревал, что в Советском Союзе за такое введение власти в заблуждение люди расплачиваются годами каторги.
8 марта 1940 года я ступил на улицу Св. Роха в Белостоке. Это был "Международный женский день", и громкоговорители на улицах передавали по этому поводу праздничную речь. Я вслушался и узнал высокий женский голос. Это была Ася.
Моя дальняя родственница Ася и сейчас, вероятно, еще здравствует в Советском Союзе. История Аси такова.
Происходила она из трудовой семьи. Студенческие годы Аси прошли в Варшаве, жилось ей трудно, голодно. Почему-то изучала она не медицину и не историю, а именно географию - может быть потому, что географию "дешевле и скорее". На каникулы Ася приезжала часто в гости в Лодзь, но никто из лодзинских родственников не догадывался, что Ася человек не простой, а "боевой". Она так замечательно "законспирировалась" в семье, что мы все ее считали симпатичной, веселой, но совершенно незначительной барышней, без секретов и идей, и поэтому для нас было неожиданностью, когда в процессе ком-ячейки при Верховном суде Ася выплыла как одно из главных действующих лиц. На суде она вела себя геройски, вызывающе, ее вывели из зала суда и дали ей условно четыре года.
Спустя 4 года, только что из тюрьмы и по дороге в родной Белосток, Ася сидела за моим столом в Лодзи. Это была все та же Ася, немного похудевшая, с шумным смехом и резкими студенческими манерами, и если бы я не знал, что это героиня революции, то принял бы ее за недалекую провинциальную барышню. Но 4 года тюрьмы не прошли даром. Для Аси это была настоящая Комакадемия. В их камере организовали нечто вроде партшколы, старшие товарищи учили младших, и Ася вышла из тюрьмы во всеоружии ленинско-сталинской мудрости. Когда за столом речь коснулась текущих политических событий, Ася в двух словах разъяснила мне их смысл с такой великолепной уверенностью, что я понял: для этой девушки нет больше тайн в нашей бедной жизни, она все знает, и ее не проведешь. Абиссинцы, умиравшие под Аддис-Абебой, были марионетками английского капитала, итальянский фашизм - хитрой уловкой международных банкиров, трагедии народов и человеческих страстей - сказки для дурачков из мелкой буржуазии. Я понял, что с Асей уже трудно спорить и проводил ее на вокзал не без грусти. Ася поехала в родной город, и через несколько месяцев ее снова арестовали. На этот раз она была уже в ЦК Компартии Западной Белоруссии и получила 7 лет.
Сидеть пришлось недолго. В сентябре 39 года заключенных Фордонской женской тюрьмы распустили, и Ася заняла в советском Белостоке подобающее ее заслугам положение. Уже не помню, где она была председателем. Пришло для нее время расчета за годы подполья и тюрем. Много горя причинила Ася своим родителям - это был "гадкий утенок" в семье, - и вдруг гадкий утенок превратился в лебедя из сказки! Мать с робостью смотрела на нее, когда дочь в прекрасной меховой шубке входила на полчаса, присаживалась к столу, оживленная, румяная, рассказывала о новой квартире и мебели. Ася и муж ее - видный коммунист - получали высокие оклады, и наконец она могла позволить - себе личную жизнь и удобства, на которые до сих пор смотрела только со стороны. И я стал рассказывать Асе, что моя семья - в Палестине и я хлопочу, чтобы получить разрешение вернуться в Тель-Авив, но я не знаю, как это сделать...
Ах, какими недобрыми, чужими глазами глянула на меня Ася, каким холодом повеяло от нее, как она вся от меня отстранилась, точно я был прокаженным!.. Я почувствовал, что одно мое желание выехать, моя принадлежность к Палестине безнадежно скомпрометировали меня в ее глазах. Я почувствовал это и испугался: я понял, что она не только никогда бы мне не помогла уехать, освободиться от ига советской власти, но, что нет такого несчастья - запрещение выезда, ссылка, заключение, - где она бы ни стала безоговорочно на сторону моих преследователей. Обстоятельства моей личной биографии ее не интересовали. Я не был для нее живым человеком, с семьей, с тоской по дому и правом самоопределения, а классово-чуждый элемент - "слуга английского империализма", которого, если можно было, то надо было "придержать". Ядовито, почти со злорадством взглянула она на меня искоса и больше уж не смотрела. Стена, которая непонятным для меня образом выросла между мною и семьей, родиной и свободой, тяжелое наваждение, от которого я не мог уйти, невидимая сеть, в которой я запутывался сильнее с каждым месяцем, - все это приняло живые черты человека, который как будто был мне близок, знал всех, кто был мне дорог, и был так бесконечно враждебен мне. Ася отвернулась в сторону и молчала.
"Ты не думаешь, что я смогу скоро поехать домой?" - спросил я ее.
Может быть, это слово "домой" было не на месте? Какой же дом - Палестина? Это только контрреволюционная, клерикально-буржуазная затея. А если бы все белостокские евреи стали собираться в Палестину - над кем бы она была председателем?
"Не знаю, не знаю!" - сказала Ася с досадой и отошла от меня, как от лишнего и назойливого человека, который не умеет держать себя в пролетарском обществе ("социально-опасный элемент").
Я был расстроен этой встречей, которая не сулила мне ничего доброго. Я не просил у Аси протекции и не ждал ее помощи. Но ее отношение показало мне, что в советском строе никого ни к чему не обязывают человеческие нормы - те именно нормы, на основании которых мне полагалось ехать домой, а властям не задерживать меня. Это не было недоразумением или временной проволочкой - то, что меня не выпускали: это было начало какой-то скверной истории. Я находился в положении мухи, которая села на клейкий лист с надписью "смерть мухам" - и хотя она неграмотна и не знает, что такое клей, и ничего не понимает, но этого всего и не надо, чтобы в какую-то долю секунды ощутить в смертном страхе и недоумении, что больше нельзя отлепиться - нельзя оторваться!..- случилось что-то непоправимое и страшное.
А тем временем в Пинске произошли важные события: в марте 1940 года была проведена паспортизация, то есть польские паспорта были отобраны у местного населения и взамен выданы советские. Что же касается беженцев, то есть неместных, пришлых людей, то им нельзя было просто раздать советские паспорта. Поэтому был учрежден Областной "Комитет опеки над беженцами" и от его имени расклеены по городу воззвания, где предлагался беженцам вольный выбор: либо принять советское подданство, либо записаться на возвращение откуда пришли, то есть в немецкую зону Польши. В этом последнем случае советская власть обещала через короткое время дать возможность реэвакуироваться, опираясь на советско-немецкое соглашение об обмене беженцами. Кто принимал советское гражданство, обязан был в десятидневный срок оставить областной город Пинск и поселиться в провинции, но не ближе 100 километров от советско-немецкой границы.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: