Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

"Позвольте, - сказал он, - это книга нужная - "Теория дарвинизма", а вы куда ее бросили - к апостолам?" Тут ему показал, что на обложке под именем автора были буквы "S.Y.", и объяснил, что это не имя и отчество, а "Societas Jesu" - орден иезуитов и книга, стало быть, не годится для советского читателя. Он все-таки еще не поверил потребовал показать ему в тексте антинаучное место. Я открыл книгу на последней странице и без труда нашел :клерикальное место, где ниспровергалось происхождение человека от обезьяны. Начальник облита преисполнился со мне уважением: человек настолько ученый, что по одной обложке постигает скрытую контрреволюцию! Такой именно был ему нужен.

В ОБЛЛИТе громоздились горы конфискованных книг. Советская власть изъяла все книги из частных библиотек и книжных магазинов. Начальник ОБЛЛИТа свез тысячи книг в свое учреждение. Ему предстояло разобраться, что из добычи подлежит уничтожению, а что еще может быть дозволено к чтению. Так как он не владел языками, кроме русского, то ему нужен был переводчик. Я получил задание: завести реестр и записать все польские и еврейские книги. По-русски должны были быть указаны: заглавие, год и место издания, автор и краткая характеристика содержания. Если книга заключала антисоветские места, по крайней мере, одно место должно было быть приведено в дословном переводе. Последняя рубрика оставалась для резолюции начальника.

Я получал сдельно: по рублю от книги. Однако были книги, за которые я ничего не получал: книги запрещенных авторов. Мне показали листы, присылаемые систематически из Москвы, - со списком запрещенных авторов. Автор, имя которого находилось в этом списке, был изъят из обращения целиком: ни одна его книга не могла быть допущена к чтению, и, следовательно, если на складе пинского ОБЛЛИТа находились такие книги, я не должен был вносить их в реестр. Они сразу шли на уничтожение. Техника уничтожения была точно указана: книги либо сжигались, либо разрывались. В этом последнем случае каждый лист книги должен был быть разорван отдельно на части, чтобы не оставалось целых листов, которые еще могли бы быть прочтены. До сих пор я знал, что существует католический, папский индекс. В средние века не сжигались еврейские книги: на площадях Берлина в 1933 году немецкие студенты танцевали вокруг костров с антигитлеровскими книгами. Теперь я непосредственно столкнулся с советской инквизицией.

На первом месте в списке, который мне показали, было имя Каден-Бандровского, крупнейшего польского романиста эпохи Пилсудского. Вдруг мне бросилось в глаза имя Кульбака, еврейского поэта, о котором я знал, что он друг Советского Союза и находится в Москве. Это была первая весть о Кульбаке за годы: его имя было на индексе.

Начальник ОБЛЛИТа, советский инквизитор, был не только полуграмотный, но и глупый человек. Разве можно было вводить за кулисы советской цензуры постороннего человека? Мне нельзя было показывать ни этих листов, ни инструкций по уничтожению книг.

Каждое утро в продолжение нескольких недель я приходил на 3-й этаж дома, где помещался ОБЛЛИТ, с чемоданчиком, выбирал 15-20 книжек для ежедневного просмотра. Я выбирал книжки технического содержания, невинные брошюры. В конце концов, я и сам не знал, что можно читать советскому читателю и где начинается контрреволюция.

В одно утро я нашел в груде книг свою собственную книжку о сионизме. Я отложил ее подальше и решил, что не останусь на этой работе. Начальник ОБЛЛИТа начал предлагать мне перейти на "фикс" вместо сдельной оплаты. Я уехал бы из Пинска немедленно - на юг, на Волынь, на Украину, подальше от инквизиторов! - но в июне беженцам прекратили продавать билеты в железнодорожной кассе. От фикса я отказался.

Шел июнь. Город над Пиной купался в потоках солнца и света. Наступило мирное и прекрасное полесское лето. Природа как будто хотела вознаградить пинчан за все, что испортили и изгадили люди. Город опустел: тысячи жителей были насильно вывезены, отправлены в тюрьмы и ссылки. Война кипела в Европе, пала Франция, Англия была на грани катастрофы, зло побеждало, а мы в Советском Союзе были на стороне насильника. Все кругом притворялись и лгали, и над каждым нависла угроза. Семьи, племена и народы были разделены границами и запретами. Свобода передвижения была отнята у нас, и мы чувствовали, что чудовищная бессмыслица, в которой мы увязли, в любой день может и должна разразиться взрывом. Поляки и мужики ненавидели евреев, евреи боялись советских, советские люди подозревали несоветских, местные ненавидели тех, кто приехал командовать ими издалека, приезжие - тех, кого подозревали в нелояльности и саботаже. Все было сверху гладко и благополучно, полно официальной советской фразеологии, но под нею клубились массы ненависти, готовой ударить.

В эти последние дни своей нормальной жизни я перестал думать и заботиться о будущем. Каждое утро, забрав порцию книг у своего инквизитора, я оставлял ее до вечера и уезжал на реку, переправлялся на лодке на другой, низкий берег, брал каяк и уплывал за город. Скоро скрывались из виду его разбитые сентябрьской бомбардировкой церковные шпили и башни - невозмутимая тишина и безмятежный зной окутывали реку, тянулись зеленые берега в тростниках, птицы кричали в зарослях. Я доезжал до песчаной отмели, раздевался, ложился на горячий песок и смотрел в прозрачное чистое небо. Я был один, и только каяк на отмели соединял меня с нелепым и страшным миром, где миллионы людей задыхались между немецким гестапо и советской Мустапо."Geheime Staatspolizei" и "мудрая сталинская политика" - а посредине на отмели человек, нагой и беззащитный, без права и без выхода, без родины и без связи с внешним миром, оболганный, обманутый, загнанный в тупик и обреченный на смерть.

Прежде чем продолжать рассказ о событиях, имевших место в городе Пинске летом 1940 года, сделаем маленькое отступление в область чудесного. Представим себе нечто невозможное. Вообразим фантастическую и сверхъестественную вещь: что бы было в городе Пинске, если бы явился туда в начале лета 1940 года Илья-Пророк.

Много уже времени прошло с того лета, и хотя никто из нас не пророк и трудно нам вчувствоваться в психологию пророка, но в данном случае мы без труда можем себе представить, как бы чувствовал себя в Пинске человек, перед которым было бы открыто будущее.

Этот человек увидел бы перед собой город на краю гибели. Десятки тысяч людей, осужденных на смерть. Людям этим оставалось жить в лучшем случае около двух лет. Много тысяч из них должны были погибнуть еще раньше. Люди эти находились в западне без выхода. С одной стороны, была немецкая граница, гестапо. Каждый, кто переходил эту границу, погибал. С другой стороны, была русская граница. Мудрая сталинская политика, или Мустапо, замкнула эту границу наглухо. Никто из жителей осужденного города не мог вырваться за границу, отделявшую зону русской оккупации от территории Советского Союза.