Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Члены Политбюро, не живущие постоянно в Москве, не получают (а если и получают, то со значительным опозданием) информацию, доступную их коллегам-москвичам. В частности, они обычно не знакомы с шифротелеграммами, поступающими от послов СССР в основных зарубежных странах. Еще более ущербен, по-видимому, тот факт, что они не участвуют в неофициальных, но важных беседах по ключевым или особо деликатным вопросам.

Эти закулисные обсуждения, сопровождаемые конфиденциальным обменом мнениями с глазу на глаз, в высшей степени характерны для советского образа жизни и идут в Москве почти беспрерывно. Таким образом, отсутствующим приходится узнавать, что именно фактически обсуждалось или чьи позиции сегодня наиболее сильны, как правило, из вторых рук. Занимая место за длинным столом заседаний в Кремле или здании ЦК, где обычно собирается Политбюро, они зачастую сталкиваются с уже сложившимися мнениями по вопросам, выносимым на обсуждение. Эти мнения отражают точку зрения наиболее влиятельных членов Политбюро.

Никто из членов Политбюро, живущих вне Москвы, не имеет шансов быть избранным генеральным секретарем ЦК партии. Мне не раз приходилось слышать, как эти "периферийные” члены Политбюро — в частности, Владимир Щербиц-кий, секретарь ЦК компартии Украины — жаловались на такое неравноправие.

Глава партии — Генеральный секретарь ЦК — является верховным руководителем государства. Его выбирают на закрытом заседании Политбюро, после чего это избрание утверждается пленумом ЦК, носящим уже формальный характер. Отсутствие какой бы то ни было нормальной, демократической процедуры, определяющей порядок наследования партийного руководства, привело к абсурдной ситуации: советское государство существует 67 лет, и из них на протяжении 22-х лет верховными руководителями страны были смертельно больные, даже частично парализованные, не способные управлять государством люди, — тем не менее их не отстраняли от этой должности.

Начиная с хрущевских времен Политбюро заседает неукоснительно раз в неделю, на протяжении всего года. Если Генерального секретаря нет в Москве — скажем, он находится на отдыхе или пребывает с государственным визитом за границей, — заседание ведет член Политбюро старший по стажу работы в нем. Став Генеральным секретарем, Андропов установил в качестве дня заседаний пятницу, но затем Черненко вернулся к традиционному четвергу.

Повестка дня обычного заседания Политбюро чрезвычайно насыщена. Она включает, как правило, 30–40 и более вопросов, крайне неодинаковых по значению — от неотложных проблем особой важности до сущих мелочей. Попросив как-то старшего делопроизводителя нашего министерства показать мне папку дел, направляемых на утверждение Политбюро, я обнаружил, что к очередному его заседанию подготовлен целый ряд неравнозначных вопросов. В других министерствах, в КГБ и разных секторах управленческого аппарата тоже набирается соответствующее число вопросов, подлежащих рассмотрению на Политбюро, и остается лишь гадать, какую часть из них там действительно удается рассмотреть по существу. Однако растущая нагрузка Политбюро до сих пор не привела к передаче менее важных дел в ведение нижестоящих инстанций. Ни Андропов, ни Черненко стиль работы Политбюро не меняли.

На этом самом высоком уровне приходится порой заниматься на удивление мелкими вопросами. В частности, немало времени занимает у Политбюро утверждение перечней советских граждан и организаций, которых предполагается наградить теми или иными премиями или знаками отличия, — начиная от самых незначительных и кончая престижной Ленинской премией. Или такой пример: проект многоквартирного дома советских служащих в Нью-Йорке тоже не раз обсуждался на Политбюро.

Нежелание отказаться от контроля над такими незначительными делами вызвано не опасением, что нижестоящие инстанции решат их неправильно, а более существенной причиной: кремлевская верхушка по-настоящему боится, как бы тот или иной политический деятель либо хозяйственник не почувствовал себя слишком самостоятельным, не превратился в автономную силу, неподконтрольную партийному руководству. "Вожди” понимают, что экономика государства сделалась настолько сложной, что управление ею из единого центра стало уже нерациональным и неэффективным. Но множество социальных, политических и экономических ограничений удерживает общество от каких бы то ни было радикальных реформ, ставящих целью заменить устаревшую модель более современной. Допускаются в лучшем случае незначительные, строго дозированные изменения. Как бы ни ветшала советская система, не приходится ожидать, что Советский Союз перешагнет границу, отделяющую его от децентрализованного хозяйства, от свободного рынка. Это означало бы подрыв основ советской власти, нечто такое, что неприемлемо для партии и государственной олигархии. Система свободного рынка означала бы не только, что правящая верхушка утратит контроль за развитием событий, но, что хуже всего, большинство функций нынешнего бюрократического аппарата окажутся ненужными.

Перегрузка повестки дня заседаний Политбюро обусловлена также традиционным принципом системы принятия решений, именуемым "перестраховкой” или, в чисто политическом плане, "коллективной ответственностью”. Это нечто противоположное принципу единоначалия. "Коллективная ответственность”, представляющая собой первейшую основу "техники безопасности” в любой бюрократической среде, сделалась в СССР главной заповедью руководителей любого уровня, как партийных, так и хозяйственных.

Мысль о том, как защититься от "неприятностей”, от всего того, что может привести к снятию с занимаемой должности, — доминантна как для крупных, так и для мелких чиновников. Этого больше всего боятся высокопоставленные персоны. Одобрение или порицание, выраженное Политбюро, определяет все — ибо Политбюро, как считается, ошибиться не может.

Нынешнее советское руководство все еще борется с призраками Сталина и Хрущева. Чтобы сохранить за собой власть, руководители считают необходимым распределить ее между несколькими лицами; чтобы укрепить "коллективное руководство”, приходится ограничивать права каждого из его членов.

Когда кто-нибудь из их числа пытается (безуспешно) формировать наступление каких бы то ни было перемен (так поступил в начале 1975 года амбициозный Александр Шелепин), его выталкивают из этого узкого круга в бюрократическое небытие — на какую-нибудь незначительную административную должность. Если наступает время отказаться от той или иной политики, иногда приходится искать — и находить — козла отпущения среди самых видных людей. Вследствие провалов на "сельскохозяйственном фронте” в середине 70-х годов Дмитрию Полянскому пришлось расстаться с креслом члена Политбюро и заведующего сельскохозяйственным отделом ЦК и отправиться в почетную ссылку — послом в Японию.