Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Дожив до преклонного возраста, я до сих пор иногда жалею, что так и не оказался с Андреем Георгиевичем Битовым по-настоящему близок. Не было мне написано на роду. Хотя, впрочем, может оно и к лучшему. Короткая дружба неизбежно упрощает отношения, вместе с пафосом отменяет и сокровенное трепетное почтение.

Ну, обрел бы я право утверждать, подобно известному персонажу, что с Битовым я «на дружеской ноге». Зато, чего доброго, утратил бы право считать дорогими, любимыми, лично мне предназначенными шедеврами и «Дверь», и «Пенелопу», и «Кавалера солдатского Георгия», и «Похороны доктора», и «Улетающего Монахова», и «Человека в пейзаже», и еще многие страницы и строки.

К тому же очевидная удаленность и отстраненность давали мне возможность объективно и всесторонне наблюдать человеческую и художественную личность Андрея Битова и постоянно открывать ее неведомые грани. Вот характерный случай.

В середине девяностых Михаил Сергеевич Горбачев выдвинул свою кандидатуру на пост президента России и, надо думать, по инициативе своих советников решил встретиться с ведущими писателями страны. В хибаре русского ПЕН-центра на правах главы его принимал Андрей Георгиевич Битов. Подозреваю, что ничего из сочинений этого известного прозаика Михаил Сергеевич не читал, целиком доверившись эрудиции своих консультантов. Что ж, надо отдать должное их компетентности. Такого Андрея Битова я никогда не видел. Трудно было поверить, что этот человек не занимал в СССР никаких руководящих должностей, не состоял в партии и вообще вел жизнь практически поднадзорного вольного художника. С бывшим главой империи он держался с естественным достоинством, совершенно на равных, избегая как излишней почтительности, так и классической интеллигентской заносчивости несколько диссидентского толка. Короче, как держава с державой. Уважая историческую роль своего собеседника и ни в чем не поступаясь своей собственной вечной миссией свободного русского писателя.

Когда теперь я вспоминаю тот день, на память приходит письмо Михаила Афанасьевича Булгакова Сталину. Других примеров совершенного благородства в общении художника с властью (неважно, настоящей или прошлой) я не знаю.

Что же касается чисто человеческих проявлений битовской натуры, то вот еще одно сугубо личное воспоминание. Однажды в изумительную пору июньских белых ночей я оказался на невских берегах. И вернувшись в Москву, признался Андрею с юношеской непосредственностью, что если бы был ленинградцем, никогда бы не стал жителем другого города. Битов посмотрел на меня с пониманием и укором…

Последние годы жизни он все чаще старался бывать в Петербурге.

© А. Максимов

В жизнь моего поколения Андрей Битов вошел интонацией.

Советская власть, к счастью, была довольно груба в определении антисоветчины и обратила внимание на Битова, только когда он поучаствовал в неподцензурном альманахе «Метро́поль».

Между тем интонация его была глубоко антисоветской, что само по себе, конечно, поразительно. Мало того, что явление интонации удивительно само по себе, так, оказывается, она еще может быть и вполне определенной.

У подавляющего большинства известных советских писателей, лауреатов и орденоносцев в книгах интонации не было. Точнее, была одна такая — общая, я бы сказал: общая, журналистская.

И вдруг — Битов. Казалось бы, едет писатель в Армению и пишет путевые заметки — ну и что? Или уж совсем невероятное: описывает мотогонки так, что невозможно оторваться. Как он это делает? Чему благодаря? А вот именно — интонации. Она всегда была грустно-раздумчива, иногда бросаясь, как к спасательному кругу, к иронии. Автор смотрел на мир печально и без суеты, умея сосредоточиться на всем — будь то крепости Армении, или движение колеса на спортивной трассе, или жизнь улетающего Малахова. Во многом, именно благодаря интонации, Андрей Битов вносил в свои произведения философию неспешной жизни русского интеллигента.

Окуджавинское «Каждый пишет как он дышит. Как он дышит — так и пишет, не стараясь угодить», — это абсолютно про Андрея Битова.

Он и сам был неспешный, раздумчивый человек, общаться с которым всегда было интересно. Битов был из тех собеседников, которые предпочитают не рассказывать истории, а высказывать мысли.

И когда мою телепрограмму «Ночной полет» в очередной раз закрыли на каком-то канале и Олег Добродеев принял нас на канале «Культура», вопроса о том, кто будет первым гостем, не возникало. Я хотел, чтобы первым гостем программы, которая будет выходить на любимом интеллигенцией канале, стал человек, являющийся для этой интеллигенции авторитетом безусловным. На самом деле таких и было и есть немного. Первым среди них был Битов.

Итак, «Ночной полет» начинает свое вещание на канале «Культура». Первый гость — знаменитый писатель, человек кристальной честности и абсолютно безупречной репутации Андрей Битов.

Этот прямой эфир я не забуду никогда…

Поначалу все шло замечательно, Битов отвечал на вопросы, как всегда, мудро и интересно. А потом я спросил что-то про роль интеллигенции в сегодняшнем мире.

Битов замер. Он смотрел на меня немигающим взглядом.

Я повторил вопрос.

Битов смотрел немигающим взглядом.

— Андрей Георгиевич, вам плохо?

Нет ответа. Прямой эфир. Время остановилось. Великий русский писатель сидел передо мной замерев, как в детской игре.

— Андрей Георгиевич, может быть, надо вызвать врача?

И тут Битов начал падать.

А надо сказать, что, по нашей просьбе, он принес на передачу стопку своих книг, и книги эти лежали на столике перед ним.

Падая, Битов уперся руками в книги. Взгляд его тут же просветлел, и, как ни в чем не бывало, писатель продолжил разговор.

Конечно, можно увидеть в этом символ или метафору: писатель опирается о собственные книги и возвращается в реальность. Но так было на самом деле: не символически, не метафорически — реально.

А на следующий день Битов позвонил мне домой с вопросом:

— Что со мной было?

Оказывается, его супруга, находясь в Петербурге и увидев эфир по телевизору, примчалась в Москву.

Битов не помнил ничего. Его только удивило, что после программы к нему подходили работники телевидения и спрашивали, как он себя чувствует. Андрей Георгиевич решил, что у нас просто очень интеллигентные работники…

У меня — плохо с датами, но этот эфир случился задолго до его ухода. Какой же надо было обладать волей, чтобы в таком состоянии продолжать жить, работать, участвовать в общественной жизни, встречаться с людьми, давать интервью.

Это была, конечно, не первая и, к счастью, не последняя наша встреча с Андреем Георгиевичем. В нем как в собеседнике меня всегда поражали два качества.