Евгений Карпов - Повести. Рассказы

…Сима одетая спала на неразобранной постели. Я осторожно прикрыл за собой дверь, а она все равно услышала и проснулась. Розовая, с заспанными сощуренными глазами, призывно улыбалась мне.

— Пришел? Поздравляю с успехом, — по-детски вытянув губы, пропела она.

Я сел на кровать. Сима положила мне на колени голову и заворковала:

— Усатенький, полосатенький… знаешь, как я плакала?

— Почему?

— Сергей Сергеевич приходил и все рассказал: как ты вредничал и не слушался его… Не надо так, он желает нам добра. Он хороший.

Три дня и три ночи мы с Олей боролись за Яшину жизнь.

Славная она, Оля. Я посылал ее отдыхать, а она улыбалась, отрицательно качала головой и засыпала, сидя на стуле у Яшиной кровати.

Сегодня, как и три ночи назад, Яшу разбудило солнце. Теперь он не только улыбнулся, но и слабенько сказал:

— Доброе утро.

Мы с Олей до того обрадовались его голосу, что забыли о вежливости и не ответили ему.

— Доброе утро, — сказал он нам еще раз.

И мы ответили:

— Доброе утро. Очень доброе утро!

Вот и все. Яша вне опасности. Об этом уже знают все. Вчера в областной газете была напечатана статейка Сергея Сергеевича о моем успехе.

Сима расцеловала меня, когда прочла, и побежала целовать Сергея Сергеевича.

Я получил извинительное письмо от девушки, которая пришла с костоедом и отказалась от моей помощи.

…Улыбнулся Яша, поздоровался с нами. Мне надо было идти домой отсыпаться. Но я не сделал этого — очень захотелось пойти на рыбалку. А уж если говорить честно — хотелось увидеть Степана, услышать, что он теперь скажет.

И он сказал.

Но сначала о самом Степане.

— Не задалась, не заладилась у меня жизнь, как у Митрохи песня. Спеть хотел, да петуха такого пустил, так оконфузился, что смолк, — говорил о себе Степан.

У него в сарае — ящик с камнями. Серые, запыленные, обсиженные курами камни — тяжелые свидетели Степановой беды. С самого раннего детства собирал он их на Воргольских скалах, в Крыму, когда ездил в «Артек», на Кавказе…

Геологом хотел стать, хотел бродить по тайге, по горам, разгадывая древние тайны Земли. Это была его единственная мечта, как и у меня. Но мне, будущему хирургу, война оставила руки, а он остался без ноги. Четыре раза был ранен, три раза миловала его судьба, обороняла от пуль и осколков ноги, без которых геолог не геолог, а в четвертый…

— Потом, видать, осточертело ей, судьбе-то, — говорил Степан с горькой усмешкой, — махнула она на меня рукой: мол, вали как знаешь…

И конечно, выпутался бы Степан из беды, нашел что-нибудь не менее интересное, чем геология, но за первым тяжелым ударом на него обрушился еще один, еще… Погиб на войне отец, расстреляли фашисты мать, сестренку. Девчонка, которую любил, не дождалась его и вышла замуж.

— Вернулся я в пустой дом и завыл волком. Правду говорю — выл. Удавиться хотел. Да вот, выкрутился…

Позаросли травою, пообрушились окопы, оправились, набрали зрелую красу березы, пробитые в войну осколками. Солдатские сироты сами стали отцами и матерями, а Степан все еще «находился в состоянии войны, как та Германия». По ночам бредил атаками, командовал огнем своей батареи, зимой и летом жил в землянке, где по вечерам горела коптилка, сделанная из артиллерийской гильзы, в головах лежала солдатская фляжка.

Когда обострялась болезнь, Степан говорил рыбакам:

— Эк, проклятая мина, опять она меня… Пошел я, братцы, в госпиталь. Подремонтируюсь — и опять в строй.

Рыбалка — единственное, в чем ему всегда везло. Она его, собственно, и спасла от петли.

В тот давний год, вернувшись из госпиталя домой, он нашел на чердаке свои рыбацкие снасти. И отправился рыбачить. «Душу отвести». Наловил столько рыбы, что едва притащил в село.

Шел мимо детского сада. Увидела его повариха и попросила:

— Продал бы нам рыбки. Детишкам полакомиться. Поизголодались они у нас за войну…

Степан с радостью отдал рыбу.

Повариха подмигнула ему и пригласила на ужин.

— Зашел я, говорицца, поужинать, да и на завтрак остался… Бабенка она незавидная. Сварливая и глуповатая, да детишек, сирот, четверо у нее. Сыны. Славные такие пацаночки. Надо же их кому-нибудь до ума доводить. Своих у меня не предвиделось по ранению… Ну и женился на ней. Опять же рубашку выстирать, борща сварить, да и угол… какой-никакой, а человеку нужен.

«Пацаночки» те давно повыросли, повыучились, сами стали отцами и поразъехались куда кому судьба велела. Жена поварихой уже не работает, а Степан по-прежнему пойманную рыбу носит в детские сады, которых в селе три, и сдает ее по государственной цене.

Когда рыба плохо идет на удочки, Степан, чтобы полакомить «пацаночков», ставит переметы. Рыбнадзор не трогает, даже если он и вентеря выставит.

Рыбаки называют его комендантом ямы, королем сазанятников, но считают дурачком. Ночуют у него в землянке, за его счет частенько выпивают, за советом к нему приходят, а дурачком, «чокнутым» называют за то, что дорогую в здешних местах рыбу детским садам продает по дармовой цене, что живет круглый год в землянке, что не сумел устроить себе уютную жизнь. И только те четверо белых пацаночков очень хорошо понимают Степана, его злую судьбу и с гордостью называют себя его сынами. Не забывают его, приезжают в гости…

Тогда Степан бреется, отмывается, надевает гимнастерку с орденами и идет через все село в кино, выставляя напоказ своих сынов и внуков.

Таков Степан, мой друг.

Не скажу, что он герой, но, честно говоря, если бы на меня рухнула такая куча горя и бед, я вряд ли выкарабкался бы из-под нее. А Степан выкарабкался…

В то утро, когда Яша впервые с нами поздоровался, я пришел на Попову яму и ждал, что скажет Степан по поводу моей удачи. И он сказал, лукаво улыбаясь:

— Одна ласточка весны не делает. Слышь, парень?.. Судак на ракушку уже стал браться. Нога у меня что-то разболелась. Сходил бы ты на перекат за ракушками…

Шел я скошенным лугом к перекату и думал: конечно, Степан прав со своей ласточкой, но мог бы он и порадоваться моей первой удаче. Я все-таки считаю его другом. Обидно!

В газете Божедомов хвалил меня и восторгался операцией, а сам сказал: «Не одобряю».

Женихов ассистировал, а потом сказал: «Ты настоящий хирург, малыш… Но я тебе больше не союзник».

Что они, все с замедлителями?

И Степан?

Полдня я просидел на речке, протосковал.

Дул противный северо-восточный ветер. Рыба совсем не ловилась.

Степан ночью поймал немного сомят и отнес их в Ключевое, в детский сад.

Я лежал в землянке, вдыхая запахи свежего сена, сырой земли и тосковал. Это даже была не тоска, а какая-то опустошенность. Будто трое суток находился в состоянии сильной перегрузки, а потом вырвался на орбиту и стал невесомым. Легко и приятно, а телу все-таки жаль своего утерянного веса. И сердце ныло…