Евгений Карпов - Повести. Рассказы

Укладывались последние метры пленки в главном русле канала, железобетонные плиты. Уже запахло масляной краской, заблестели веселыми стеклами домики эксплуатационников, головных сооружений и пультов управления.

Последние кубометры брал из главного, русла канала машинист экскаватора Мишин.

…В детстве мать, бывало, разбудит Георгия с утренней зорькой, чтобы на рыбалку отправлялся, и, пока он умоется, соберет нехитрые снасти, выпьет кружку парного молока, она даст корм поросенку, посыплет зерна курам и потом с лопатой направится в огород.

Тут-то Георгий и замрет на крыльце, наблюдая, как мать обязательно завернет к бочке, ополоснет студеной водой лицо, вымоет руки и уж тогда пойдет к грядке. Постоит у межи, будто с мыслями собираясь, и посветлеет лицом. Скажет про себя что-то, похоже, ласковое и только потом начнет копать — неторопко, аккуратно.

Вечером Георгий тоже спешил домой, чтобы увидеть маму, как кончает она работу. Вот она щепочкой почистит и без того блестевшую, отполированную землей лопату, отнесет ее в сарай. А оттуда — к бочке с водой. Моет руки, разгоряченное лицо, и над нею поднимается легкий парок, пахнувший землей и солнцем.

Потом возвратится к огороду, подолгу смотрит на грядки, вскопанные, ухоженные ею. Смотрит и радуется.

Видывал Георгий, как умела его мама играть огневые казачьи песни на вечеринках, как лихо отплясывала, как радовалась праздничным обновкам, красивым цветам, но радость, какую она испытывала, работая в огороде или в поле, была совсем иной.

Теперь Георгий Федорович, должно, определил бы ее так:

— Мать относилась к труду свято и даже благоговейно. Радость от труда совершенно отлична от других человеческих радостей, одна она, пожалуй, непреходяща, вечна. И чище ее, глубже и благородней нет. Мама умела так радоваться.

Вероятно, по наследству досталась эта радость и Георгию Федоровичу. Он не мог не посмотреть, как будет вынут последний кубометр земли из канала, как будет завершена работа коллектива механизаторов. И поехал, чтобы увидеть все это.

Степь была по-осеннему просторной и покойной.

Иван Владимирович, шофер, хорошо знал, куда и зачем они едут, а потому, не спрашивая Георгия Федоровича, сам выбрал место на косогоре неподалеку от экскаватора, у алого куста зарянки, и остановился.

Вышел Бормотов из машины, огляделся вокруг.

Почему степь осенью кажется такой просторной, хотя весной небо высокое, светлое, а осенью — ниже, тяжелее?

Поля весною — шаром покати, пустые, а осенью скирдами уставлены, шумят тяжелой кукурузой. И все-таки просторней и пустынней кажется осенняя степь. Наверно, потому, что земля уже отработала свое, утихомирилась, одарила людей своей щедростью и благостно дремлет в отдыхе, вся как есть раскрытая для грядущего. И такая же она необъятная, как грядущее.

А весною в степи все, словно взведенная пружина, во всем могучая сила, изготовленная к рывку. Чистый и легкий воздух таит в себе силу будущего цветения и потому — плотный, упругий. Сады еще пустые, даже какие-то прозрачные, сквозь них видны поля, небо, но они тоже кажутся упругими, напряженными, потому что в их почках уже наметилась сила рождения. Даже вспаханные нивы, еще одинаково черные, вот-вот пробудятся, и это заполняет, будоражит степь, делает ее тревожной.

Бежит осенняя степь доро́гой в грядущее, бежит мимо вот этого куста зарянки, мимо экскаватора, по мостику через канал.

Мишину оставалось работы минут на десять. Получалось, едва успел Бормотов. Мог и опоздать.

Рядом с экскаватором сидели прямо на земле, грелись на солнышке механизаторы.

Курили.

Балагурили.

Они отработали ночную смену, но не пошли отдыхать. Остались поглядеть, как будет вынут самый последний куб.

Тут же, неподалеку, стоял автокран, скрепер, незаглушенный бульдозер. Это были гости. Не приглашал их Мишин на торжество, но, конечно, был рад, что явились. Вот также, как Бормотов с Иваном Владимировичем.

Совсем немного оставалось Мишину, всего несколько ковшей взять.

Брал он, показалось Георгию Федоровичу, так, будто жалел последний бугорок скалистого грунта, не станет его, и будто расстанешься с чем-то очень важным для себя, близким сердцу.

И ковш погромыхивал как-то грустно, двигатель не ревел, а вроде бы вздыхал.

Меньше, меньше бугорок… И вот нет его — на этом месте гладкое днище канала.

«Ловок Николай. Вон как отделал, хоть в бильярд играй».

Когда шли к экскаватору, Иван Владимирович сунул в руку Бормотову веточку зарянки.

Выпрыгнул на землю из экскаватора Мишин и, широко расставив ноги, стоял на бровке канала, вытирал руки и щурился — может, от яркого солнца, а может, оттого, что закончил работу, ощутил большую радость и вместе с тем тяжесть пути, что остался позади.

Поздоровался Бормотов со всеми за руку, а потом подошел к Мишину:

— Поздравляю, Николай Григорьевич, твою бригаду и тебя лично с окончанием работы на второй очереди Большого Ставропольского. С последним ковшом поздравляю! — Голос его звучал торжественно.

Потом, будто нечаянно, вложил в руку Мишина веточку зарянки.

— И вас, механизаторы, тоже поздравляю. Хороший у нас сегодня день. Не постесняюсь сказать — счастливый!

Говорил эти слова Георгий Федорович, а сам поглядывал на Мишина и думал, что вот-де простая ветка, а как вдруг оказалась к моменту, вон какую торжественность придала. «А и красива же эта багряная веточка»…

— День-то, как по заказу. Солнышко! — сказал бульдозерист.

— Праздничный!

— Не грех попраздновать бы, Георгий Федорович, — засмеялся бульдозерист. — Причитается с вас, а то вода по каналу вспять пойдет.

— Празднуйте! — Бормотов широко развел руки: мол, вон какой простор, вон какая радость вокруг. — Празднуйте!

Мишин поднял к лицу веточку, вдохнул ее терпкий запах:

— Посидеть бы, поговорить, вспомнить вьюгу-заваруху.

— Это хорошо. Приходите вечерком, — всех пригласил Бормотов.

Бормотов шел по улице в Крымгиреевском, когда услышал, как сзади какой-то мужчина сказал своему попутчику:

— Везет же строителям — бабье лето на диво разгулялось. Давно такого не было.

Бормотов обернулся:

— Говоришь, везет? А зимой, весной — нам везло? То-то! Впрочем, нам всегда везет, особенно когда работаем засучив рукава. Извините.

Не в характере Георгия Федоровича вот так вмешиваться в чужие разговоры, но, поди ж ты, не стерпел, и теперь, смутившись, прибавил шагу.

Легко дышало, лучилось неярким, мягким солнцем раннее утро бабьего лета.

Еще оставалась почти неделя до обещанного строителями срока пуска воды, а уже все было готово, поэтому и решили провести предварительный, пробный пуск, чтобы уже потом, на торжестве, когда съедутся тысячи гостей, быть спокойными.