Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

Я родился в Донбассе (Сталино) 10 ноября 1917 года в рабочей семье. Мой отец до революции работал механиком на шахтах и на заводе… Родственников за границей не имею. Женат. Жена — пилот авиаотряда лётного клуба в Москве. Отец жены — рабочий. Брат жены — служащий ВВС в Одессе. Сестра — домохозяйка… Жена никогда не была за границей…

Хрущёв-старший просто не мог нарадоваться. Наконец-то его беспутный сын сделал правильный выбор, связал свою жизнь с идейной комсомолкой, хотя в том, что они поженились тайком, и было что-то подозрительное.

Были у Хрущёва и другие претензии. В феврале 1939 года пара насовсем переехала в Москву, и однажды, по словам Любы, вернувшись поздно вечером домой, она застала свекра, приехавшего из Киева по делам. Он сидел в столовой, держа в руке фотографию.

― Что это, Люба? — спросил он.

― Фотография, Никита Сергеевич, с празднования Нового года. Шутка, больше ничего.

― Шутка? Как ты могла? Ты — секретарь комсомольской организации, должна быть примером, а ты здесь позируешь с бутылкой шампанского. Это так буржуазно. Не ожидал от тебя такого легкомыслия.

Но, несмотря на этот инцидент, Люба и старший Хрущёв были заодно в своих попытках сделать из Леонида образцового советского человека. Они убедили его перейти из гражданской авиации в военную и поступить в престижную и статусную Академию имени Жуковского, где получали образование командиры Красной Армии, военно-авиационные инженеры, а позднее — советские космонавты. Я поинтересовалась у тёти Рады, был ли этот шаг Леонида признаком проснувшихся амбиций, а она сказала, что скорее это было «очень положительным» влиянием Любы. Профессиональная военная карьера более соответствовала Лёниному неуёмному характеру, чем простое обучение новичков. А Люба, тем временем, закончив обучение и получив удостоверение инструктора, сама начала тренировать волонтеров на базе Бауманского районного авиаклуба на востоке Москвы.

Каждое утро она шла пешком по узким замоскворецким улочкам через Большой Каменный мост, с которого открывался захватывающий вид на Кремль, к недавно построенной станции метро «Площадь Свердлова» (ныне Театральная). Метро было новым московским аттракционом. Отделанные мрамором и бронзой, украшенные монументальными статуями и звездами с серпами и молотами, вестибюли подземки напоминали дворцы, призванные подчеркнуть заботу государства о нуждах и удобстве своих граждан-трудящихся. Вместе с другими пассажирами, заполнявшими новые, только сошедшие с конвейера, вагоны метро с надписями «Сделано в СССР», Люба ехала на аэродром на работу. В Любином сознании эти ежедневные поездки были символом растущей мощи советского государства. Даже сегодня она с восторгом говорит о том времени: «Это было потрясающе, чувствовать себя частью великой страны, и ещё я знала, что это Никита Сергеевич построил метро».

Но если у Любы метро вызывало чувство коммунистической гордости, для Леонида детище его отца было поводом для издевки. «Как сельди в банке», — хмыкал он, отвергая вагонный коллективизм и предпочитая перемещаться по городу в одиночку в своём дорогом черном автомобиле (к его счастью, у него был такой выбор).

К тому же, скоро выяснилось, что Академия Жуковского не подходит сыну Хрущёва. Там требовалось знать много теории; учебное заведение готовило элиту Советской армии — «сталинских соколов», как их называли, — и все слушатели обязаны были иметь отличную политическую подготовку. Предполагалось, что выпускники Академии, наряду с авиационными специальностями, будут профессионально подкованы в марксизме — ленинизме — сталинизме. Но для Леонида тратить время на историю партии значило ограничивать себя в более предпочтительных занятиях. Поэтому на сей раз он не стал дожидаться, пока его исключат по идеологическим причинам, а сам подал заявление на отчисление уже через полгода после начала учёбы. Старший Хрущёв был вновь расстроен и разочарован: похоже, Леонид просто не в состоянии довести что-то до конца.

Оставив Академию Жуковского, молодой человек снова пустился в вольное плавание. Он устроился пилотом-инструктором в один из московских авиаклубов, но проводил больше времени в Большом театре, чем на работе. В отличие от него, Люба решила всерьез заняться авиацией, сделать карьеру лётчицы. Она поступила на курсы при районном ОСАВИАХИМе, готовившие профессиональных бомбардировщиков, но её учёба продлилась недолго.

21 января 1940 года у пары родилась дочка, и Люба быстро отказалась от своих амбиций стать пилотом. В то время молодые уже жили в собственной просторной квартире в центре Москвы, с большим балконом и биде в ванной, которую они получили стараниями высокопоставленного отца Леонида. Их дом был удобно расположен на Большой Полянке, всего в квартале от «Дома на набережной». Из других привилегий, положенных членам семей членов Политбюро, у них были высококачественное медицинское обслуживание и особое продовольственное снабжение, не доступное прочим советским гражданам: свежее мясо, колбаса, конфеты и изысканные грузинские вина. Все последующие годы Люба с ностальгией вспоминала прелести той жизни.

Я никогда не могла понять, почему Люба со всем её советским энтузиазмом решила осесть дома с ребенком, ограничиться статусом мамы. Это, разумеется, не было обусловлено экономической необходимостью: будучи замужем за сыном первого секретаря Украинской компартии, она не имела недостатка в домашней прислуге, будь то няня или кухарка. В СССР девяносто процентов женщин были работающими — большевистский призыв сработал если не качественно, то количественно. Но даже такая активистка, как Люба, не могла устоять перед соблазном привилегированного существования. «Жизнь в Москве была сплошным праздником, — часто повторяла она мечтательно. — Одна большая вечеринка, самое счастливое время».

Леонид, по её словам, был чудесным мужем и отцом. Когда родилась Юлия, он не делал различий между ней и сыном Любы, семилетним Анатолием. Однажды он даже предложил мальчику называть его папой. «Один ребенок называет, значит, и другой должен», — якобы сказал он. Но Толя не стал, потому что Люба сама не поддержала этого предложения. И это тоже было непонятно. Долгие годы я не понимала двух вещей: её отказа от полетов и её нежелания, чтобы Леонид усыновил её сына.

Истина открылась мне лишь потом.

Накануне войны решительная Люба, сама довольствуясь ролью матери, настояла, чтобы отец её ребенка реализовал свой талант воздушного аса. Леонид, которому тогда уже было двадцать два года, послушался и поступил в 14-ю школу военных лётчиков в г. Энгельсе Саратовской области. Там готовили не гражданских пилотов (слишком скучная работа для Леонида) и не военных командиров (слишком политическая), а военных бомбардировщиков. Это было как раз то, что было нужно Леониду с его отношением к жизни как к своего рода детской игре: в конце концов, бомбить цели с воздуха или разбивать мотоциклы на земле — занятия чем-то схожие. Энгельсская школа обеспечивала серьёзную подготовку курсантов, съехавшихся в город на Волге со всей страны. «И не элитная, — с гордостью говорил старший Хрущёв, которого, по воспоминаниям Любы, особенно радовало это обстоятельство. — Наконец-то он стал настоящим советским человеком».