Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

А если серьёзно, то когда я поделилась нашими судебными злоключениями с подругой-юристом из Нью-Йорка, она рассмеялась. «Это так примитивно, — сказала она, — то, как они выкручивают закон. Во-первых, все эти свидетельства — это слухи, показания с чужих слов , которые не принимаются судом к рассмотрению. Потом, то, что совершили эти “документалисты”, это клевета (то есть, заведомо ложная, порочащая информация, распространяемая в печати или эфире — опубликованная ), потому что они выдумали «факты», чтобы подкрепить свои выводы. И династия Стюартов не имеет никакого отношения к наследственным правам Леонида, потому что вы прямые потомки, которым нанесен прямой ущерб необоснованными обвинениями в его измене. В системе американского правосудия это было бы более чем основательное исковое заявление».

За шесть лет наш адвокат направил двадцать пять исковых заявлений о защите «чести, достоинства и репутации Леонида Хрущёва» в различные московские суды. Все они были отклонены или проигнорированы. Не добившись справедливости в России, Галкин в 2008 году подал иск в Европейский суд по правам человека в Страсбурге. Кузнецов также подал иск в Страсбург по поводу собственного преследования. Иными словами, мы пока ничего не добились. Ждем.

― Жалко, что я не в Америке, — как-то обронила мама, когда я в очередной раз приехала её навестить в Москву. Дело было в конце 2008 года, Барака Обаму только что избрали президентом, и я, как новоиспеченный гражданин США, гордилась, что за него проголосовала. Мы, как всегда, смотрели с мамой телевизор, только на сей раз не российскую программу, а американскую: мы смотрели, как известный сатирик Джон Стюарт в эфире CNN насмехается над попытками противников Обамы обвинить избранного президента в иностранном происхождении.

― Так же, как американские консерваторы не могут смириться с тем, что у них в Белом доме черный президент и потому выдумывают нелепые слухи, — сказала мама, — сталинисты не могут простить Хрущёву его секретный доклад. Тебе повезло, что ты живешь в стране, где нелепые слухи отметают, превращая просто в шутку.

Мама была в чём-то права. Несмотря на существующие неопровержимые доказательства, в Америке часть людей продолжают верить, что Обама родился не на территории США [152] Born in the U. S. A. The truth about Obama’s birth certificate // FactCheck.org. 2008. 21 August. В 2011 году, когда президент обнародовал своё свидетельство о рождении, выданное в Гонолулу, процент продолжающих не верить, снизился до 10 %. См. The Washington Post Poll, April 28 — May 1, 2011. . Но если бы они приехали в Россию, они бы увидели, что всё может быть гораздо хуже.

― У нас законы неотделимы от идеологии, — продолжала мама. — Как и во времена диктатуры, наши правовые институты до сих пор зависят от прихотей властей.

― В немалой степени потому, — ответила я, — что дед в своём докладе не сказал всей правды. Он не реабилитировал Бухарина и Троцкого, когда имел возможность. И ГУЛАГ не ликвидировал полностью.

Выпалив это, я тут же пожалела о сказанном и ожидала, что она начнет, по обыкновению, возражать, защищать оттепель. Она всегда была абсолютно уверена в том, что дедово наследие имеет позитивный баланс, что смелость секретного доклада, прозвучавшего на излете сталинизма, перевешивает все прочие ошибки Хрущёва. Я согласна, но я также считаю, что чем откровеннее мы будем говорить об ошибках Хрущёва, тем больше у нас будет оснований в глазах других хвалить его заслуги.

К моему удивлению, на сей раз мама не возразила. Она неподвижно сидела на диване и, печально глядя перед собой, процитировала слова деда о стране, которой ему однажды выпало руководить:

― Россия как квашня с тестом. Ткнешь в неё, рука пройдет до самого дна, а вынешь — глядь, опять затянулось.

7 ноября 1964 года, три недели спустя после внезапной отставки деда, вся семья собралась на правительственной даче Хрущёва на Ленинских горах отметить день Октябрьской революции. Все годы, что дед был у власти, этот праздник всегда был в семье особым событием. Съезжалось множество именитых гостей — иностранные дипломаты, советские функционеры, представители интеллигенции. В этот раз, однако, торжество было скромным и не слишком веселым: не больше десятка гостей собрались на двухэтажной желтой вилле, служившей членам семьи Хрущёва домом, пока он исполнял обязанности главы Советского государства. Когда все расселись за огромным деревянным столом в просторной и торжественной столовой, в воздухе невидимым туманом повисло чувство тщетности происходящего: повсюду виднелись предназначенные к переезду коробки, некоторые из которых уже были заполнены домашним скарбом.

Сидевший во главе стола Никита Сергеевич встал и произнес тост. Он старался выглядеть бодрым и оптимистичным. Он не хотел, чтобы политическое поражение испортило его любимый праздник. Моя мама, которой тогда было двадцать четыре года, сидела рядом с ним и, пока он говорил, сердце у неё сжималось от боли. «Сегодня важный день для меня ещё и потому, что когда я сражался за освобождение рабочих от эксплуатации, я получил известие о том, что у меня родился сын, Леонид! Это был лучший день моей жизни. Лёня, мой мальчик — я думал, что он подхватит революционный факел и понесет его после меня. А он погиб, так бездумно…»

Тогда моя мама впервые услышала о своём биологическом отце из уст Никиты Сергеевича — человека, который её вырастил, единственного отца, которого она знала. Она начала плакать. Он взглянул на неё и попытался успокоить, нежно положив руку ей

на плечо. «Не плачь, — сказал он. — Хотел я его похоронить, не успел. Надеюсь, тебе не придется краснеть за меня. Да, у меня были ошибки, но не ошибается тот, кто ничего не делает, кто не пытается. Лёня тоже делал ошибки, глупые ошибки, а ведь мог сделать так много. Нам его сегодня здесь не хватает».

Слезы у мамы продолжали литься, и дед глубоко вздохнул. Теперь ему нужно было как-то справляться с двумя большими утратами. В его глазах рождение Советского государства и рождение старшего сына были равнозначными событиями, и потеря власти была для него такой же трагедией, как потеря ребенка.

Я думала об этой истории, которую мама недавно мне рассказала, сидя на пассажирском сидении черного «Пежо» моей сестры Ксении. Дело происходило в ноябре 2011 года, почти семьдесят лет спустя после гибели Леонида. Было семь утра, и за окном была непроглядная темень, когда мы выехали из Москвы в Жиздру, маленький городок в четырёх часах езды к юго-западу от российской столицы. Мы хотели посетить место, где в последний раз видели самолет Леонида, поговорить с жителями и найти людей, которые хоть что-то знали о том, что произошло в тот день. С неба летели снежные хлопья, дорога была свободной, и только шум мотора нашего автомобиля нарушал тишину.