Лариса Литвинова - Летят сквозь годы

Татьяна Макарова была летчиком-гвардейцем и коммунистом. Тяжелое испытание не сломило ее духа. Она отдалась боевой работе, не зная устали ни днем ни ночью. Она мстила за погибших, за разрушенное счастье близких.

Вера с Таней сдружились еще больше. Впрочем, о них в полку всегда говорили: «Одна душа».

Когда-то, в самом начале боевого пути полка, если летчик и штурман возвращались на израненном самолете, чувствовали себя почти именинницами; окружающие смотрели на них, как на героинь: чем больше пробоин в самолете, тем больше, мол, проявлено храбрости. Росло летное мастерство, и в ранениях геройства уже не усматривалось: это было прискорбной повседневностью войны.

Битый враг остервенело огрызался. Кроме океана зенитного огня легким суденышкам ночников угрожали бронированные истребители. Как проявление истинного мужества и отваги, как высокий класс летного искусства воспринималось теперь умение выполнить боевое задание и выйти невредимой из этого ада.

Таня отличалась таким умением.

Она много работала и на земле, чтобы его отточить, развить. В удушающую жару сухого кубанского лета она и Вера усиленно занимались спортом. Вера была отличной пловчихой — она выросла на море. Таня предпочитала бег на короткие дистанции.

— Знаешь, — говорила она Вере, — схоже с полетом над целью: каждое движение на счету.

— Как и во всех видах спорта.

— Нет. Плавание, например, мне не нравится. Движения какие-то неорганизованные, когда плывешь.

— Это потому, что ты плавать не умеешь. Ну-ка, тренироваться!

Вера была капитаном спортивной команды и каждую свободную минуту устраивала тренировки. Где бы и как бы ни спасались от нее подопечные, обязательно разыщет, увлечет за собой. Нелегко это сделать в жару — все стремились хоть на некоторое время укрыться в тени.

На винограднике слонялись полураздетые девчата. Из-под запыленной листвы свисали тяжелые грозди продолговатых розово-желтых ягод.

— «Дамские пальчики». Девушки, не перепутайте, что в рот положить! — воскликнула Таня и начала рвать ягоды прямо губами. — Тебе говорю: не перепутай, Пискарь.

— Мудрено перепутать, — отозвалась Катя. — Посмотришь на свои пальчики и… не поверишь, что они дамские. Кожа черная, потрескавшаяся.

— Девчонки, у меня знаете какой был всегда раньше маникюр? Во! — показала Женя Жигуленко длину ногтей жестом заядлого рыболова, рассказывающего о сорвавшейся рыбе. — Я обожаю руки с наманикюренными ногтями. Только губы крашеные не люблю. Никогда не красила.

— А кто красил? Воображаю, если кто-нибудь заявился бы в аэроклуб с накрашенными губами!

— А в институт?

— У нас из молодежи, кажется, никто во всем городе не красил губы. А городок-то не маленький.

— Девочки, давайте после войны всем полком поселимся здесь, в Маевском, — мечтательно сказала Нина Распопова. — Вот винограду разведем! Выделят нам плантацию, и будем мы выращивать виноград.

— Хорошая идея, — согласилась Таня. — Давайте-ка на собрании обсудим этот перспективный план. Маму больную, привезти бы сюда, на вольный воздух.

— Выдумщица ты, Таня. Какой тут вольный воздух, дышать нечем.

— Ну так ведь это — скоропреходящая жара! — Таня уже отстаивала понравившуюся ей мысль привезти в Маевский свою семью. — Тут и правда хорошо: простор, виноград…

— Нет, после войны я в Москву поеду, — подала голос Вера. — Доучиваться надо.

— Ты и так, Белик, ученая, как профессор.

— Девочки, уже седьмой час, — напомнила Таня. — Собирайтесь, а то на полеты опоздаем. Плавательная тренировочка, Верок, тю-тю… некогда.

В поселок девушки возвращались вдоль реки. Бледное, изнемогшее от собственного жара солнце уже коснулось водной глади на горизонте.

Таня вспомнила, что ей рассказывала местная жительница, хуторянка: «Малярию у нас лечат водой. Стоит окунуться в реку на закате солнца — и болезнь как рукой сымет». Катю Пискареву в последнее время часто трясла лихорадка.

— Катя, ты давно платила членские взносы? — спросила Таня.

— Недавно. А что?

— А ну покажи партбилет!

Катя, немного удивленная, расстегнула карман гимнастерки и протянула маленькую книжечку Тане. Девушки остановились в недоумении. Таня бережно взяла Катин партбилет, а Катю столкнула в воду. Катя вскрикнула, упала, окунулась с головой.

У берега было мелко — пострадавшая тут же, отфыркиваясь, поднялась на ноги. По пояс в воде, в мокрой потемневшей гимнастерке, с прилипшими к лицу волосами, она стояла разъяренная, спрашивая:

— Ты что, с ума сошла? Или винограда объелась?

Таня немедленно протянула обе руки — помочь.

— Иди ты! — ударила ее по рукам Катя и сама стала выбираться на берег. — Хороши шутки. А в чем я на полеты пойду? Девчата, нужно сказать врачу, пусть проверит Таньку. Она определенно ненормальная, — говорила Катя уже беззлобно, снимая с себя гимнастерку и брюки, чтобы выжать. — Подумать только, до чего хитра: «Покажи партбилет»! Хорошо хоть, что у тебя ума хватило партбилет взять. И на том спасибо.

Смеясь, девушки окружили Таню и Катю. Пока Катя выкручивала мокрую одежду, тело обдало ветерком, и оно покрылось гусиной кожей. Зубы Кати начали выстукивать дробь.

— Ой как холодно! Опять началось. Опять лихорадка схватила, — зашептала Катя.

Таня порывисто сняла с себя гимнастерку.

— Катечка, дорогая, прости меня. Надевай мою сухую, а то совсем посинела. Вот обманула меня гадкая баба. Ведь я хотела тебя от малярии вылечить. Одна тетка здешняя сказала, что у них малярию все так лечат. Я и поверила. Прости, Катя. Одевайся скорее. А я мокрое надену. Пока дойдем, высохнет.

Девушки подхватили Катю под руки и помчались в общежитие уложить ее, всю трясущуюся в постель, Вера сказала Тане укоризненно:

— И зачем ты…

— Что значит «зачем?» — возмутилась Таня. — Человек болеет и болеет. А мне, по-твоему, сложив ручки, смотреть? Ничего не делать?

— Ну уж и сделала.

— Ох, штурман, не пили хоть ты меня. Сама каюсь.

Катя в эту ночь, конечно, не летала. Ее бил мучительный озноб; на нее навалили одеяла и даже матрацы со всех постелей.

Перед выездом на аэродром Таня с виноватым видом забежала проведать больную.

— Я распекла зловредную бабу. А она уверяет, что так и должно быть: сразу потрусит, а потом пройдет, и будешь здорова. Врач был?

— Приходила. Ты только не проговорись, Таня. Я сказала, что сдуру искупалась в жару. Вот и простудилась. Девчонки тоже не скажут. А то начнут тебя песочить — знахаркам, мол, всяким верит. Меня и так через каждые три дня лихорадит. А сегодня как раз третий день. Ну, началось бы на час позже. Или в полете, как уже было. Просто не знаю, как я тогда самолет довела. Иди, Танюшка, летай спокойно. Не волнуйся за меня.