Лариса Литвинова - Летят сквозь годы

На море в ту ночь разыгрался шторм. Десантные суденышки трепало на волнах, замедлялось их продвижение. Только под утро, в четвертый вылет, Вера заметила внизу на берегу вспышки перестрелки и с облегчением выдохнула:

— Зацепились!

Облака заставляли спускаться все ниже и ниже. Над берегом самолет оказался на высоте не более двухсот метров. С такой высоты сбрасывать бомбы мгновенного действия, какие были у экипажа, опасно: взрывы могли поразить свою же машину.

Но девушки не хотели возвращаться. Сейчас так нужны были их бомбы. Внизу шла перестрелка. Значит, братишки моряки добрались до берега. Им, конечно, трудно. Им нужна помощь.

Таня развернулась над местом боя. Вера всматривалась в происходящее на земле. Рассчитала. Отбомбилась.

В это время самолет был схвачен прожекторами. Таня нырнула в облака — в сырую, багрово-серую массу. Липкий холод мазнул по лицам. Облачность спасала от прожекторов, но не спасала от зенитного огня. Противозенитный маневр Тане предстояло провести на малой высоте, не видя земли.

Ах, если бы Вера — преданный друг и штурман — могла хоть чем-нибудь помочь! Самое тяжкое — бездействовать. Вера сжалась в комок, думала: «Танюшка, Танюшка, ведь ты же — мастер… ас!»

Таня вывела самолет из зоны огня. Пересекла пролив. Почти одновременно подруги взялись за трубку. Одна сказала:

— Давай поведу…

Другая едва сумела разомкнуть губы:

— Бери…

В эту же ночь высаживался и-второй десант, южнее Керчи, в пункте Эльтиген. Штормовой ветер оторвал от катеров несколько барж с десантниками и унес в открытое море. Многие погибли в бурных водах пролива, в смертельных схватках на берегу. Закрепившийся в Эльтигене десант оказался малочисленным. А в море где-то по воле волн носились баржи с людьми.

Погода стояла нелетная. Ветер. Туман. Иногда облака клубились так низко, что волны доплескивались до них. Полет над морем на малой высоте сложен и в хорошую погоду. А тут… Но разве могла остановить летчиков опасность, когда речь шла о жизни товарищей. Командование предполагало послать добровольцев на розыски угнанных ветром десантных посудин.

— Кто хочет вылететь на поиски терпящих бедствие в открытом море? — спросила командир полка.

Все, как одна, сделали шаг вперед.

— Все желают! — сказала Бершанская и замолкла. — Тогда разрешите отобрать десять экипажей, имеющих больший опыт слепого самолетовождения.

Среди отобранных был, конечно, и экипаж Макаровой — Белик.

Трое суток кружили над морем. От волны к волне просматривали заданный квадрат. Вот что-то темное мелькнуло впереди — Таня разворачивает самолет. Нет, это просто провал между хребтами волн. Вот Вере кажется, что она видит какой-то силуэт сквозь туман. Опять разворачивается самолет. И опять подруги испытывают горькое разочарование — там, куда они повернули, пусто.

Они продолжают поиски, пока есть в баках горючее. Возвращаются на аэродром, чтобы заправиться. С тяжелым чувством докладывают командиру полка:

— Пока результатов нет. Разрешите еще вылет.

Работа днем и ночью, да еще в ненастную погоду, совершенно изнурила летчиц; на четвертые сутки полеты на розыски барж были отменены.

Несколько ночей полк бомбил войска противника и его позиции под Керчью; занятый десантниками северный плацдарм неуклонно расширялся.

Потом была поставлена боевая задача оказать помощь окруженной группировке в Эльтигене.

Десантники в Эльтигене вынуждены были зарыться и землю. Белые каменные домишки поселка узкой недлинной полосой выстроились по берегу. С трех сторон гитлеровцы окружили, простреливали поселок — поливали каждый метр минометным, пулеметным и пушечным огнем. Катерам не удавалось пробиться с подкреплением. У десантников кончились продукты. Росло количество раненых.

Самолеты По-2 посылались туда с драгоценным грузом: сухарями, медикаментами и ящиками со снарядами.

Для Веры Белик это были особенно волнующие полеты. Она знала в окрестностях Эльтигена все: жила здесь когда-то в пионерлагере. Сейчас, всматриваясь в знакомые места, ища знакомые приметы, она видела лишь развалины, груды камней да траншеи и ходы сообщения.

— Таня! Таня, если бы ты знала, что натворили гитлеровцы! Сердце кровью обливается. Видишь, миномет стреляет? Там был огромный фруктовый сад. А теперь и деревьев-то не осталось. Видишь, видишь, минометная позиция? Эх, жаль бомб с собой нет! Замолчал бы навеки их миномет. Давай в следующий раз возьмем с собой осколочных.

— Возьмем! — согласилась Таня. — Своим сбросим хлеб. А фашистам — смерть!

Экипаж Макаровой — Белик первым стал выполнять две задачи одновременно: сбрасывать мешки с продовольствием своим, а бомбы — на врага.

Таня подмечала Верины душевные переживания и пыталась поставить себя на ее место. Как бы она себя чувствовала, если бы пришлось бомбить, ну, скажем, лабазы, где играла девчонкой? Вера показывает на виноградник и говорит: «Сюда приходили мы из лагеря всем отрядом. Помогали убирать урожай. Ох и наелись же мы тогда винограда!» Для Веры здесь все — как для нее самой лабазы на Болотной, Старомонетный переулок, Канава, кинотеатр «Ударник». Могла бы она на бесконечно милое сердцу вести сеющий смерть самолет? Пусть сердце обливалось бы кровью, как говорит Вера, пусть бы разрывалось, а повела бы! И ведет. Верин Крым, Верина Керчь, Верин Эльтиген — ее, Танина, родная земля, родная страна. Ни один захватчик не должен оставаться живым на родной советской земле!

Таня разворачивает самолет на траншею, где притаились гитлеровцы, и кричит своему штурману:

— Дай им, Верок! Бей их!

Сорок дней и сорок ночей непрерывного ратного труда завершились победой. Эльтигенский десант соединился с нашими наступающими войсками.

По дороге к Краснодару мчится машина. Спиной к кабине сидит Таня; ей съежиться бы от холода — щегольскую шинель продувает ветром насквозь, — а она сидит гоголем. Она едет домой, в Москву!

Все произошло очень неожиданно. Летчик Макарова должна была отправиться в Ессентуки в «скоротечный», как прозвали его, дом отдыха. Таня пошла в штаб за документами и там, встретившись с Бершанской, неожиданно для самой себя спросила:

— Товарищ командир полка, а нельзя ли мне съездить домой вместо дома отдыха? К больной матери. Увидит она меня — сразу поправится. И я дома лучше отдохну, честное слово.

Таня говорила таким трогательным голоском, что Евдокия Давыдовна заколебалась, подумала о своем сыне: «Разве не самое дорогое — взглянуть на него? Да мне нельзя. А Таня? Ишь как трепещет. Ну как ей отказать, певунье нашей?» Вспомнилась сценка: когда Таня бывала дежурной по полетам, выпустит самолеты в воздух, подойдет, сядет рядышком и напевает тихонько: