Лариса Литвинова - Летят сквозь годы

Она прибежала домой. Валюшка обхватил ручонками шею матери, в глаза вопрошающе — вон как Таня сейчас — смотрит:

— Мамочка, ты насовсем прилетела, да? Мамочка, ты больше не улетишь?

— Нет, сыночек, я за тобой. Ты хочешь на самолет? — И повернулась к старикам: — Здравствуйте, отец! Здравствуйте, мама!

— Что же это творится, я тебя спрашиваю? — грозно заговорил Григорий Трофимович, не здороваясь. — До самой Москвы немца допустили. Мы в восемнадцатом разве так воевали? Мы гнали интервентов с нашей земли взашей. Или уж фашисты так сильны, что у нас силенок не хватает справиться с ними? Того и гляди, они и в Ростов нагрянут! — наступал старый вояка на дочь, будто она виновата в обрушившихся бедах.

Но своей беды старики еще не знали; выдержат ли они эвакуацию, согласятся ли ехать? Каково им будет без нее, а ей — без них, без сына? Проглотив застрявший было в горле комок, она сказала твердо:

— Давайте вещи собирать. Я за вами приехала — отправить вас подальше от фронта. А я на фронт улетаю.

Григорий Трофимович ничего не сказал дочери. Что скажешь — правильно делает!

Через час семья была на аэродроме. Самолетом добрались до Сталинграда, там она усадила отца, мать, сына на пароход. Сама отправилась в Краснодар сдавать дела.

И только раз, один раз она допустила слабость. Спустя неделю судьба свела ее с семьей в Куйбышеве. В здании вокзала она увидела своего Валюшку. Он жалобно плакал, размазывая слезы по щекам. Рядом сидел осунувшийся, неузнаваемо постаревший отец. Здесь же прикорнула мать — совсем больная. Она шла к ним на негнущихся ногах.

— Мамочка, — закричал ребенок, — я есть хочу, а дедушка не дает!

— Ох, Дусенька, — прошептал отец, — отроду я не был так беспомощен. Продукты кончились. Мать приболела, а он никуда от себя не отпускает. Что я буду делать с ними?

Она разыскала врача; успокоительными порошками он как-то помог матери. За продуктами помчалась на аэродром. Там не было никого знакомых, но она знала: летчики не оставят в беде. И правда, стоило ей рассказать о своих бедах, как все, кто был в общежитии, выставили, что у кого было из съестного. Целый мешок продуктов привезла она своим на вокзал.

Подали состав. Семья погрузилась в вагон, переполненный уже людьми. Валюшка, сытый, согревшийся, заснул у нее на руках. Она не дышала, боялась его разбудить. Что-то надо сказать отцу. Но что?

— Пишите мне чаще. А то буду волноваться.

— Ты не волнуйся, Дуся. Забудь, что я тебе давеча наговорил. Раскис немного. Теперь, видишь, выправился. И матери лучше стало. Ты себя береги, а мы не пропадем. Давай-ка обнимемся на прощание.

Потревоженный Валюшка проснулся, расплакался, ухватился судорожно за мать, не хотел отпускать. Заливаясь слезами, она ласкала, целовала сынишку. И вдруг заметила, что поезд движется, набирает ход.

Тогда, единственный раз в жизни, она спасовала, подумала: может, и хорошо, что поезд увозит ее в тыл, в Челябинск. Там она будет с сыном, в тяжкое время будет опорой старикам. Ей вспомнились минувшие мытарства с назначением — у скольких начальников она побывала, доказывая, коли есть запрос Расковой, она должна, должна ехать на фронт! Куда же она сейчас едет? Ей говорили: «У вас, товарищ Бершанская, маленький ребенок, вы имеете право, вы можете остаться с ним».

Нет, она не может, не дает себе права оставаться в тылу! Когда поезд притормозил на первой станции, она переложила сына на колени Григорию Трофимовичу и, зажав рот рукой, выскочила из вагона…

…С тех пор она не видала своего Валюшку, как не видала Таня свою маму. «Ишь как хочет повидаться с родимой, вся трепещет», — думает Евдокия Давыдовна и говорит истомившейся в ожидании девушке:

— Ладно, поезжайте в Москву. Мне придется, конечно, выдержать сражение и с врачом, и с начальством нашим. Но думаю, выдержу. Отстою. Завтра из Краснодара летит в Москву самолет. Договорюсь: полетите на нем. Кланяйтесь от меня маме.

И вот Таня мчится по дороге в Краснодар. Она волновалась — не опоздать бы. Попутчики посматривали на часы. Каждый считал своим долгом успокоить ее:

— Не волнуйтесь, не опоздаем.

Но только в воздухе Таня успокоилась: она действительно летит в Москву! Еще немного — и увидит мать. Родную, единственную маму. Вот их маленькая комната с темными стенами, с темными иконами в углу. На кровати лежит она, мама. Кто-то теперь ухаживает за ней? Мария умерла. От воспоминаний о доме — жалость до слез.

Таня украдкой вытерла слезы, посмотрела на майора, сидящего напротив. Еще подумает о ней: «Лейтенант, и рева-корова». Прислонилась лбом к окну-иллюминатору.

Под самолетом проплывали заснеженные просторы; мелькнули похожие на спичечные коробки домики какого-то поселка. Было чудно́ видеть землю светлую, спокойную, укутанную чистой пеленой снега. Самолет шел над территорией, освобожденной от врага. Возможно, где-то там, в глубине, под снегом, зияют еще раны. Но в том, что самолет идет не сквозь огонь зениток, не в сверлящих лучах прожекторов, а безмятежно парит, словно гордая птица, над сияющей целиной, есть доля ее, Таниной, заслуги. Заслуги, конечно, считать нечего! Просто Татьяна Макарова — лейтенант, летчик — сражалась с врагом так, что вот чистый, спокойный и светлый расстилается под крылом кусок родной земли.

И летит лейтенант Макарова в Москву, к матери, на побывку. Нечего, значит, предаваться печальным раздумьям. Кто ухаживает за больной матерью? Теперь, в войну, все помогают друг другу. Верушка, сестренка, выросла. Небось уже дома все устроила по-новому. «Если она не смогла еще наладить порядок, сама возьмусь, — думает Таня. — Все переделаю».

С Москвой Татьяна встретилась как воин с воином. Оба суровые и строгие. На подходе к городу Таня пыталась хоть что-нибудь разглядеть в синих сумерках. Нет! Острые глаза летчика ничего не могли различить, ничего не могли выделить. Город лежал огромным, таящим силу монолитом. Нигде ни огонька, ни проблеска.

— Маскировочка что надо! — сказала Таня, втискиваясь в вагон пригородного поезда. В тамбуре освещения совсем не было, в вагоне горели синие лампочки.

Народу битком: рабочие ехали на завод, в ночную смену. Оказывается, поезд ходил только утром и вечером. Таня порадовалась, что успела вовремя — долго она ждать не смогла бы, пошла бы пешком по шпалам. А скоро ль дойдешь! Ехали и то не так, как в довоенное время, — медленнее. Или, может, это от нетерпения казалось. Зато метро работало нормально. И сразу же подошел нужный трамвай.

Вот он, Балчуг. Вон там, во дворе, ее читалка — библиотека имени Чернышевского. На мгновение задержавшись взглядом на забитых фанерой окнах, Таня снова побежала.

С трепетным чувством она нажала кнопку звонка своей квартиры. Постояла несколько секунд, показавшихся часами, и опять потянулась к звонку. Дверь открылась.