Алексей Каплер - Долги наши

Но свой путь к овладению кинематографическим мастерством Каплер не ограничил работой актера.

Он хотел изнутри изучить весь механизм создания фильма и поэтому прошел образцовую школу в качестве ассистента гениального Александра Довженко и даже попробовал свои силы в режиссуре, но не в пример многим впоследствии излишне самоуверенным драматургам не переоценил свои силы и предпочел использовать все полученные знания в той области, которая казалась ему более близкой.

Лавры кинорежиссера не прельстили его не только потому, что увидел он сложность этой профессии, требующей, помимо творческой специфики, огромного организационного труда, тех методических и упорных навыков, которые были несколько чужды его быстро воспламеняющемуся и нетерпеливому темпераменту, но и потому, что ранее обнаружилось в нем еще одно качество, составляющее особенность его дарования, — качество, не обязательное для режиссера, но совершенно необходимое для писателя.

Он был блестящим рассказчиком, неистощимым импровизатором, обладал тем редким даром живого слова, расцвет которого мы увидели впоследствии в творчестве Ираклия Андроникова.

Еще имя Каплера было никому неизвестно, но молва привела, например, к событию, которому я был личным свидетелем. Весной 1928 года в Одессу, где Каплер начинал в это время свою кинематографическую деятельность под эгидой Довженко, приехал писатель Бабель специально только для того, чтобы послушать изустные рассказы Каплера.

И вот днем в маленьком полупустом кафе на Дерибасовской улице, опершись локтем на мраморный столик, Исаак Бабель, как бы ввинтившись своим острым и лукавым взглядом в Каплера, чуть оробевшего от присутствия уже тогда знаменитого собеседника, приготовился слушать. Это была юмористическая или, вернее, даже трагикомическая сага о злоключениях некоего, им самим изобретенного, почти мифологического персонажа — старого полуграмотного одессита, с нехитрой шутовской мудростью и библейским спокойствием выпутывающегося из тысячи и одной выдуманных и подлинных бед, которые обрушивала на его седую голову жизнь.

Это было трогательно и забавно, а местами настолько смешно, что весь трясся, заливался беззвучным хохотом Бабель и, потирая запотевшие от смеха и слез свои очки в позолоченной оправе, требовал продолжения рассказов Каплера, неподдельно восхищаясь наблюдательностью и точностью характеристик и той сочностью языка, в котором кто-кто, а Бабель был самым сведущим и тонким знатоком.

Может быть, эти рассказы и благословение такого непререкаемого стилиста, каким был для нас Бабель, и поощрили Каплера на его первые писательские опыты. Несомненно одно — это его свойство рассказчика увлекательных историй расцвело, закрепилось, а впоследствии раскрылось полностью в диалогах его сценариев и, как вы убедитесь, нашло свое продолжение в новом качестве на страницах этой книги.

Итак, вы уже знаете Алексея Каплера — кинодраматурга, актера, рассказчика, телевизионного собеседника. А теперь вы знакомитесь с Алексеем Каплером — прозаиком.

Но разговор о разных сторонах дарования художника не может ограничиться упоминанием только о «кухне» его профессии. Ведь для полного овладения тайной писательского мастерства необходимо еще самое главное — жизненный опыт, тесное соприкосновение с жизнью. И не только с узким замкнутым кругом ее явлений, но и активное участие в народной жизни. И не путем творческих командировок, но каждодневного сопереживания всех горестей и радостей вместе со своей страной, своим народом — вот верный залог жизнестойкости писательских страниц.

Писатель прежде всего, как принято говорить, бывалый человек, и Алексей Каплер принадлежит к числу таких людей. Не занимать стать ему жизненного опыта — он черпал его сам из гущи наших дней. И в трудные годины войны не случайно нам запомнились его статьи, печатавшиеся в центральных газетах, которые слал он, как военный корреспондент, высаженный, по его собственной просьбе, в далеких и опасных тылах противника, где так славно геройствовали ленинградские партизаны.

К этому опыту военного корреспондента подготовила Каплера и его практика сценариста. Ведь не приступал он ни к одному из своих кинодраматургических произведений, пока не производил глубокую разведку, будь то на фронтах мирного социалистического строительства, будь то экскурсы в историю революции.

И здесь и там требовался меткий глаз, умение отбирать самое важное, самое существенное, ощущать ясность цели и испытывать убеждение в правильности, необходимости выбранного пути.

На страницах этой книги, которая как бы подводит частичные итоги творческой жизни автора, явственно проступает то, что, как мне кажется, составляет особое его обаяние. Алексей Каплер прежде всего советский патриот, художник, взращенный советской действительностью, любящий и знающий ее людей, и главным образом людей труда. Вот почему его повесть «Вера, Надежда и Любовь» — о трех поколениях рабочей семьи — по праву открывает книгу.

И так же правомочно соседствует с этой повестью рассказ о русской эмиграции, где тема советского патриотизма получает новое и неожиданное по материалу раскрытие.

Эхо войны прозвучит трагическим откликом в повести о мирных днях, так же как и на страницах журналистского блокнота повествование о борьбе партизан будет чередоваться с защитой автором и в мирные дни тех основ справедливости и человечности, которые лежат в самой природе нашего социального строя.

И, наконец, отголоски юности автора как бы вернут нас к истокам той веры и любви к человеку, которые, в моем представлении, сближают облик советского писателя и драматурга с неистощимым жизнелюбцем Кола Брюньоном, созданным творческим воображением великого гуманиста Ромена Роллана.

Кинодраматургическая практика Алексея Каплера наложила отпечаток и на книгу его прозы. Но это совсем не то модное подражание фильму, которое встречается в некоторых образцах западной литературы. Это не кинематографическая повесть «Донгоо-Тонка» Жюля Ромена или эссе двадцатых годов Поля Морана и не современные обесчеловеченные описания «крупных планов» вещей «в новом романе»; у Каплера кинематографичность сказывается прежде всего в ярком и свободном диалоге, что всегда составляло силу его сценариев. Вспомните хотя бы, как точно и в то же время не цитатно воссоздал он характер ленинской речи. В своей прозе он часто избегает подробных описаний, прибегая к тем самым лаконичным ремаркам, которые в фильме получают дальнейшее воплощение в творчестве режиссера и актера, а на страницах книги призывают к воображению читателя, заставляют его быть более активным, подталкивая к творческому соучастию.