Алексей Каплер - Долги наши

— Всегда вы меня обижаете…

— Джексон! — окликает его Корн. — Пойдите к цыганам, пусть пообедают, а потом еще споют.

— Да, сэр. Я передам, — Джексон уходит.

— Это было так мило с вашей стороны, — говорит Корну генерал, — пригласить цыган на Соничкино рождение.

— Цыгане, цыгане… — вздыхает граф (господин в смокинге.) — А кто помнит, господа, знаменитую нашу Варю?..

— «Ты ушла, и твои плечики скрылися в ночную мглу»… — пытается напеть надтреснутым басом важный сановник.

Лакей разносит кофе.

Джексон возвращается.

— Послушайте, — говорит ему Софья, — когда разговаривают с дамой, не убегают не извинившись, даже если свистнул хозяин.

— Вы хотите меня оскорбить?

— Я так же, как и вы, служу. И тоже секретарем…

— Я не секретарь. Я «иесмен». В Голливуде есть должность… Ничего, кроме «да». Любое распоряжение.

— И вы, знающий восемь языков, филолог, пресмыкаетесь перед этим ничтожеством, перед самовлюбленным дураком, которого сами презираете…

— Благодарю.

Изображение Джексона расплывается.

Г о л о с С о ф ь и. Джексон, Джексон… Могла ли я тогда думать?..

Мы видим мистера Корна. Он попивает кофе, расположившись в кресле:

— Да, генерал, ваша дочь совершила большую ошибку, отказавшись от моего ангажемента. В ней есть то, что надо. Мы с ней сделали бы большой бизнес в Голливуде…

— Что делать, желания женщины — это такая тонкая сфера.

— Кто говорит о тонкой сфере? — вмешивается в разговор миссис Корн. — Вы имеете в виду психоанализ?

Далее мы видим как бы переброску — разрозненные портреты присутствующих: иногда совсем короткий план, иногда длинное рассуждение, иногда диалог. Смена даже и не строго логична, это как бы вспышки памяти.

— …Но ведь Гитлер сказал…

— О, боже, опять политика!

К о р н. …когда стал входить в моду голый жанр — я подумал: это вульгарно, но в этом что-то есть…

В а ж н ы й с а н о в н и к (Баньолю). Раковые бациллы выглядят как червячки, если смотреть в микроскоп…

М и с с и с К о р н. Я обожаю психоанализ…

К о р н. …и я купил у одного нищего журналиста за завтрак плюс десять долларов идею…

С е р г е й (важному сановнику). Возбудитель рака еще не открыт. Его нельзя увидеть в микроскоп.

В а ж н ы й с а н о в н и к. Но когда я лежал в больнице, служитель давал мне посмотреть и я сам видел…

К а м е р г е р (Моро). Вы не думаете, что немцы начнут, наступление и прорвутся к Парижу? Раз у них с Советами договор, они не побоятся открыть тыл…

С м о к и н г (миссис Корн). А в чем, собственно, философия этого индуса, которому вы поклоняетесь?

М и с с и с К о р н. Он учит нас двигать гландами. Мы двигаем гландами.

К о р н. …у этого журналиста была великая идея. Цыгане украли у бедного клерка девочку. Потом клерк разбогател, стал миллионером, умер и оставил наследство в пользу дочери. Ей должно быть восемнадцать лет. Есть признак, по которому можно ее опознать: три родинки, расположенные в форме треугольника. Миллионер только забыл указать в завещании, где именно родинки находятся. И в этом весь фокус. Где? Все девушки восемнадцати лет, желающие получить миллионы, раздеваются догола, и ученые эксперты ищут у них эти родинки. Как вы думаете, сколько я взял с этого фильма? Чистых четыре миллиона. А журналист остался со своим завтраком и десятью долларами.

Б а н ь о л ь. Не самая красивая история.

К о р н. Согласен. Но это не я, а вы, французы, сочинили поговорку: се ля ви.

— Отец Серафим, добро пожаловать, — встает генерал навстречу входящему священнику.

— Прошу прощения, неожиданные обстоятельства задержали. Здравствуй, родная…

Софья подходит под благословение, целует его руку. Отец Серафим обнимает и целует Софью.

— Поздравляю тебя, родная.

Лакей вносит поднос с бокалами шампанского.

— Господа, позвольте предложить тост, — говорит генерал, — я хочу выпить за нашу далекую Россию, за ее освобождение. Двадцать долгих трудных лет мы живем на чужбине. Одни отчаялись, перестали быть русскими, другие сдались большевикам, вернулись в Россию. Иные опустились, потеряли облик человеческий. Но есть настоящие русские люди, не теряющие веру в Россию и ее возрождение. Пока мы живы — жива белая идея. За рыцарей, за тех, кто если не на белом коне, то на броне танка войдет в Москву.

— Эх, господа, — говорит важный сановник, — непростительную нерешительность мы тогда проявили. Нужно было расстрелять половину армии, чтобы спасти вторую половину.

Господин в смокинге, выпив шампанское, отставляет бокал.

— Белые должны были оставаться белыми, — сердито говорит он, — ведь это позор, во что мы превратились, вспоминать стыдно…

— Что-то наш отец Серафим сегодня молчалив и печален.

— Да, на душе тяжко, мучают предчувствия…

— Ну, хорошо, вы двигаете гландами, а еще в чем его учение?

— …и мы не реагируем, — отвечает миссис Корн. — Это главное — что бы ни случилось, не реагировать, даже если рядом убивают человека — не реагировать. Ни на что не реагировать, тогда вы проживете сто пятьдесят лет…

— Как свинья, — тихо заканчивает, обращаясь к Софье, Сергей.

— Мама, умоляю, не надо об этом шарлатане…

— Чарли, вы невежда. Вместе со своими миллионами мой сын не стоит мизинца нашего учителя.

— Миссис Корнеец — жрица великого философа, — саркастически замечает Корн о своей матери.

— Вы не забыли фамилию, которую носили на родине? — спрашивает камергер.

— Как видите. Но моя настоящая родина — место, где я кручу фильмы и делаю деньги. Двадцать лет я уже американец. Фильмы, фильмы… Помните, господа, какие у нас были прекрасные русские фильмы? Вера Холодная…

— Рунич, Худолеев, Мозжухин…

Софья подходит к отцу Серафиму, который уселся в стороне, у окна.

— Так какие же предчувствия?..

— Кажется мне, родная, нас ждут великие испытания и великие страдания. Много разных правд борются между собой, и не скоро утихомирится матушка наша земля, не скоро… Вчера пятеро моих прихожан, пять честных русских людей арестованы властями и брошены в лагерь.

— Из господ возвращенцев, вероятно? — спрашивает генерал.

— Кто-то из них состоял в Союзе возвращения, впрочем, это все почтенные верующие люди. Не понимаю, почему, воюя с Германией, французское правительство проявляет силу не к немцам, а к русским людям…

— О боже, опять политика…

— Что ж, святой отец, — говорит Моро, — я отвечу. Мы не делаем секрета из того, что наш главный враг — большевизм, и мы не потерпим эту заразу, особенно в военное время.

— Но ведь это не коммунисты, — вмешивается в разговор камергер. — Вы посадили своих коммунистов в тюрьму, но русские эмигранты, те, кто у вас ищет убежища…

— Слушайте, — говорит Софья, обращаясь к Моро, — кто вам вообще дал право трогать русских?