Алексей Каплер - Долги наши

— Софи, я абсолютно доверяю вам, но откуда вы узнали?.. Значит, я скверный конспиратор?

— Все, что хотите, самую тяжелую работу дайте мне, я научусь стрелять, буду их убивать…

В Париже идет снег. Снег. Снег падает на истощенных лошадей редких фиакров, на еще более редкие автомашины, на плечи немецких офицеров, на женщин, стоящих в очереди у продовольственной лавки.

Из окна секретарской комнаты Софья видит пожилого господина, который оглядывается перед тем, как войти в подъезд института, и только после этого входит.

Зазвонил телефон. Софья подбегает к столу, снимает трубку.

— Онкологический институт профессора Баньоля… — и разочарованно: — Да, да, к больным от четырех до шести… Нет, профессор не принимает в этом месяце. Мерси, месье.

Баньоль приоткрывает дверь кабинета.

— Отец?

— Нет. К несчастью, нет.

— Ну, ну… Не будем паниковать, Софи!

— Но прошло уже четыре часа… Зачем он им понадобился? Может быть, он уже арестован, брошен в тюрьму…

— Ну, зачем так мрачно?..

— А сколько уже забрали эмигрантов?..

— Ну, подождем. Вы оставили дома записку, чтобы он позвонил, когда вернется?

— Конечно.

Профессор скрывается в кабинете.

Стук в дверь.

— Войдите, — говорит Софья.

Входит господин Борель — тот, который оглядывался перед институтской дверью.

— Мое почтение, мадемуазель… — он и тут оглядывается. — Здесь никого нет?

— Кроме меня.

— Надеюсь, я не ошибся? Вы мадемуазель Софи? В таком случае, вы знаете, как отличить молодой месяц от уходящего?

— Во Франции теперь никто этого не знает, — негромко отвечает Софья.

— Правильно, — окончательно успокоившись, говорит господин Борель и достает из жилетного кармана половину стофранкового билета. — У вас есть вторая половина?

Софья снимает с полки толстый том энциклопедии Лярусса, извлекает из нее вторую половину купюры и прикладывает к той, что в руке у Бореля.

— Я, понимаете ли, человек случайный. Мишель… мой сын, его сбросили англичане на парашюте. Мальчик сломал ногу… и вот Мишель велел мне… Это какая-то неимоверно важная бумага… — он передает Софье сложенный во много раз листок папиросной бумаги. Софья разворачивает его, читает.

— Ну, времена, — говорит Борель. — Мирный француз, рантье — вдруг заговорщик. Дурацкий детектив. Вот до чего довели нас Петэны… Это действительно такая важная бумага?

— Чрезвычайно важная…

Софья зажигает свечу и сжигает на ее пламени бумагу.

— Что вы делаете!

— Месье, все в порядке.

— Мой сын рисковал жизнью… — Борель идет к двери.

— Постойте, месье.

— Позвольте пройти.

— Да постойте, говорю вам. Поймите — я все запомнила, каждую букву. И все передам.

— Запомнили наизусть? Как это может быть?

— Хотите, повторю?

— Но это феноменально. И я могу сказать Мишелю…

— Пусть спокойно лечит ногу.

— Мадемуазель, вы меня воскресили! Спасибо, мадемуазель, до свидания, мадемуазель…

Проводив его, Софья входит в кабинет профессора. Он сидит перед освещенным экраном и рассматривает рентгеновские снимки.

— Мне жаль, — говорит он, — но дела вашего, мистера Корна… Посмотрите… видите эти затемнения?.. И здесь… И здесь… Операция исключена… видите?… Чудес, к несчастью, давно уже не бывает… почти две тысячи лет.

— Метр, получена директива от генерала. Я, конечно, уничтожила.

— Весь внимание!

Софья садится, закрывает глаза. Говорит, как бы читая:

— «Лондон. 20 декабря, 1942 год. Номер сто двенадцать дробь ноль семь. Игрушки будут сброшены третьего января в то же время, там же. Подтвердите получение. Напоминаю: как можно шире ведите пропаганду. Призывайте французов вступать в подпольные отряды сопротивления и готовиться к решающей схватке. Продолжайте доставлять нам сведения о расположении и численности сил врага. Особо важно установить все, что относится к зоне номер пять, примите меры. Да здравствует свободная Франция. Генерал Шарль Де Голль».

— Завтра в штабе вам придется это повторить… Позвольте… зона номер пять… но ведь это по нашей карте, побережье Бретани… Понимаете, что это значит?.. Дорогая моя, мы с вами еще увидим, как свободные люди шагают по свободной земле… А я — знаете, что я буду тогда делать? Я стану вашим импресарио. Афиша: в центре таинственная женщина в черном трико — вы, от вас расходятся лучи и змеи, а сверху: «Чудо века — мистическая, магнетическая, метафизическая память всемирно известной мадемуазель ИКС». А?.. Ну, хорошо, но кто же сообщит, чтобы принимали оружие?

— Позвольте мне…

— Нет. Дело не только в том, что вы женщина… Но я не имею права подвергать вас риску… В этой головке вся наша канцелярия, все явки и списки… Когда вы сказали сбросят парашюты?

— Третьего. Метр, я знаю местность, людей…

— Завтра поговорим в штабе.

— Хорошо. Я зайду сейчас к Корну… А вы вызовите меня, когда отец позвонит…

Больничная палата.

Мистер Корн в халате, повязанном пояском с кистями, сидит в кресле, а против него, на диванчике, рядом с Софьей, миссис Корн.

Эта отдельная, одноместная палата — некоторая помесь больницы с гостиной.

— Я зашла попрощаться, — говорит миссис Корн. — Подумайте, они нам тоже объявили войну! Я стараюсь не реагировать, но какое нахальство объявить войну Штатам!.. Ну, всего хорошего…

— Но… — хочет перебить ее Софья.

— Что делать? Что делать? Я еду одна. Сегодня вечером.

— Да, мама уезжает, — говорит Корн. — Я бы тоже поехал, но врачи как сговорились: Баньоль, Баньоль, вас может спасти только профессор Баньоль… А умирать от рака что-то не хочется. Я получил разрешение остаться… деньги все могут… почти все.

— Скажите, пожалуйста, — обращается Софья к миссис Корн, — как по вашему учению — если не кого-то другого будут убивать возле вас, а наоборот, вас возле кого-то. Вы хотели бы, чтобы этот кто-то тоже не реагировал?

— Понимаю вас… Я осталась бы с сыном, если б могла ему этим помочь. А потом — картины. Мы купили триста картин.

— И, кажется, дешево?

— Даром. Быть в такое время в Париже с деньгами… Ну, до свиданья, душечка. До свиданья, Чарли. Веди себя хорошо, лечись, слушайся доктора. Гуд бай…

Она уходит.

Корн и Софья сидят несколько мгновений молча.

— Ах Софья, я так благодарен за то, что вы ко мне заходите, — вздыхает Корн. — Если бы вы знали, что меня мучает… Можете себе представить — мысли… Мысли, мысли, ужасные мысли. Давайте пить чай. Тут у меня в термосе… Трудно мне без Джексона.

— А где же он?

— Пропал. В первый день взятия немцами Парижа. Как в воду… (Задумался, замолчал.)

— Вот, я вам налила…

Корн очнулся.

— Удивительно, Софья Александровна, мы устроены. Вместо того чтобы благодарить жизнь за счастье родиться, ходить и дышать, мы проклинаем ее за то, что придется умирать… Неблагодарные мы существа…