Алексей Каплер - Долги наши

Возникает музыка. То ли это реальность — музыка, доносящаяся откуда-то, или она тоже какое-то воспоминание…

Софья вдруг бросается к окну. Она бежит к окну, выбросив вперед руки… Но солдат вскакивает с места. Он перехватывает ее в последнее мгновение, когда Софья почти за окном.

Слышатся крики, топот ног, в кабинет вбегает несколько гестаповцев.

— Убрать! Убрать ее отсюда…

Темнота.

Раздается голос Софьи. Это прерывистый шепот, сменяющийся по временам вздохом, тишиной. Едва намечаются, а потом становятся яснее какие-то круги, нечто вроде тех, что появляются на воде, когда в нее бросают камень. И только несколько позже сквозь эти круги начнет вырисовываться вначале смутное, а потом все более ясное изображение.

Светлое пятно становится четким и превращается в электрическую лампочку.

Вместе с Софьей, к которой возвращается сознание, мы осматриваем помещение, в котором она оказалась. Это ванная комната в гостиничном номере.

Софья лежит на кафельном полу.

Г о л о с С о ф ь и. Где я?.. Да… гестапо… Здесь отель был… да… тот самый… Континенталь… Поднимись… ну, поднимись… Пожалуйста… поднимись…

С великими усилиями она пытается приподняться, падает, еще, еще, еще попытка, и наконец ей удается сесть на полу, прислонившись к стене.

— …Континенталь… Здесь ресторан… с Сережей… Такая лепка безвкусная… амуры на потолке… Когда же это случилось?.. с листовками… когда в тот день? Новогодний? Я помню… взяла листовки у Сережи… краской пахли… в сумку… понесла домой…

Улица, снег. Немецкий патруль останавливает Софью.

— Документы, документы… — протягивает руку офицер.

Софья подает ему так называемую «карт д’идентите» — удостоверение личности.

Второй офицер, то ли заинтересовавшись Софьей, то ли просто так, говорит:

— Вместительная у вас сумочка… целый чемодан. Что же фрейлейн в нем носит, если не секрет?

— Секрет? Что вы, никакого секрета, — отвечает Софья. — Самые обыкновенные бомбы, месье.

Офицеры рассмеялись, Софье возвращают ее «карт д’идентите», и она идет дальше.

Софья дома, в своей комнате. Снимает меховую шапочку, прячет сумку в шкаф, запирает его и привычно кладет ключ на книжную полку, за книги.

Г о л о с С о ф ь и. Именно так. Я положила ключ на обычное место. У меня не было никаких опасений. На следующий день я должна была передать эти листовки связному… В какое же время все случилось? Я долго была дома и только часов в пять ушла… Ну, конечно, это произошло перед вечером, ни меня, ни папы не было — Лялька приходил за своими вещами с этим типом… Ключ от парадного у Ляльки оставался… А когда я вернулась… Кто же тогда был у нас в гостях?..

В гостиной, кроме Софьи, мы видим профессора Баньоля и графа — господина, с которым мы уже познакомились, когда он рассказывал о своей ленте Андрея Первозванного. На столе раскрытая коробка конфет, чашка чая. Зайчик в кресле, в углу.

— Настоящие конфеты… — всплескивает руками Софья, выбирает одну и отправляет ее в рот. — Где вы их достали, мэтр?

— Пациент, конечно.

— Тот немец? Рыжий, из пятой палаты?

— Да. Выписался сегодня. Везучий. А что генерал?

— Папа неважно чувствует себя. Просил извинить.

Г р а ф. Когда же, профессор, покончат, наконец, с проклятым раком?

Б а н ь о л ь. Когда это случится — вы сами узнаете. Во всем мире люди будут кричать «ура» и обниматься, будут демонстрации, флаги… Боюсь только, что к этому времени сделают такой снаряд, который весь этот веселый мир разнесет на куски… Да… снова сегодня, даже в новогодний день, красные афиши…

Г р а ф. Эти расстрелы…

С о ф ь я. Кто же?

Б а н ь о л ь. Заложники. Двадцать имен.

Г р а ф. Да, оскандалились вы, французы. С Гитлером воевать — это вам не с русскими эмигрантами…

Звонок. Софья выходит и возвращается с Моро.

М о р о. Мое почтение. С новым годом, господа! — Он пожимает руку графу, протягивает руку Баньолю: — Дружище…

Однако Баньоль продолжает держать чашку в одной руке и блюдце — в другой.

— Прости. Обе заняты.

Моро обращается к Софье:

— Как отец? Здоров? Я в Париж ненадолго. Несколько деликатных поручений маршала.

Софья подает Моро чашку чая.

— Я делаю карьеру — подаю чашку министру французской республики.

Б а н ь о л ь. Республики больше нет. Они ее ведь отменили — там, в своем казино в Виши.

М о р о. Оставь. Я должен с тобой серьезно поговорить, Жак.

Б а н ь о л ь. Ты? Со мной?

Г р а ф. Господа, вы слышали, у немцев катастрофа — они никак не могут узнать, кто во Франции еврей, кто не еврей. В России было просто: жид — так у тебя в паспорте и значится. А ваши французы… как же: республика, коммуна, палата депутатов… в документах ничего. Все французы. Вив ля Франс.

М о р о (Баньолю). Я заеду вечером. Можешь относиться ко мне, как хочешь, но у меня поручение…

Б а н ь о л ь. Считай, что ты мне уже его изложил и я уже отказался.

М о р о. Но, Жак, ты не знаешь…

Б а н ь о л ь. Я знаю, от кого оно, и этого достаточно. Передай, что профессор Баньоль очень занят и в дальнейшем у него тоже никогда не будет времени для сотрудничества с предателями Франции.

М о р о. Я полагаю, господин Баньоль, что даже наша сорокалетняя дружба не дает вам права на эти слова.

Б а н ь о л ь. Сорокалетняя ошибка.

М о р о. Будем считать ее исправленной. (Софье). Позвольте откланяться.

Б а н ь о л ь. «Лучше быть живым рабом, чем мертвым героем»… Франция не забудет это «мо» своего знаменитого романиста Поля Моро. Это так верно сказано: «живым рабом»!

Дверь ванной комнаты резко открывается. Входят двое эсэсовцев.

— Встать! Встать!

Они грубо подхватывают Софью под руки и выводят.

В кабинете Софью сажают на этот раз не у дверей, а на стул против стола следователя.

На окне — решетка.

Рядом со следователем важный гестаповский чин.

— Будете говорить? — обращается следователь к Софье.

Она молчит.

— Можно начинать? — спрашивает следователь чиновника.

Рассматривая Софью, тот чуть наклоняет голову.

— Впустите.

Дверь открывается. Алексей — брат Софьи — входит и останавливается, испуганно глядя на гестаповца. Пауза.

Алексей медленно переводит взгляд, видит Софью и, вскрикнув, закрывает лицо руками.

— Сюда, сюда пройдите. Сядьте.

Алексей опускается на стул против сестры. Софья в разорванном, окровавленном платье, покрытая рубцами, с висящей плетью — сломанной — рукой.

С жалостью смотрит Софья на брата. И он смотрит на нее. Слезы льются по лицу Алексея. Руки судорожно сцеплены.

— Свидетель, откуда вы достали вот это? — спрашивает его следователь, показывая листовку. — Расскажите подробно.

Но Алексей дрожит, глотает слезы, не может говорить.

— Ляля, успокойся, — тихо говорит Софья, — нехорошо…