Алексей Каплер - Долги наши

— Дорогая моя, границы теперь проходят не между государствами, а между людьми, сквозь семьи, через сердца проходят…

И снова Софья входит в тот же кабинет профессора:

— Пришли…

— Гм… вы уверены, что это не провокация?

— Мне кажется… у них честные глаза…

— Самые честные глаза обычно у начальников полиции. Вы проверили, как условились?

— Да. Они от коммунистов.

— Ну, что же, пригласите…

Софья вводит в кабинет двоих — молодого, модно одетого человека и рабочего средних лет.

— Знакомьтесь, — говорит она, — месье Пьер, месье Жан.

— Ты?.. — удивленно обращается Баньоль к молодому.

— Метр! — он бросается к профессору, тот его обнимает.

— Клод! Вот кто этот таинственный незнакомец!

— А я ожидал встретить кого угодно…

— Он был моим самым ленивым студентом, — говорит Софье Баньоль.

— Это наш великий Баньоль, — сообщает молодой своему спутнику.

— Ну, ну, без грубой лести, — обрывает Баньоль. — Позволь, Клод, так ты коммунист! — И, обращаясь к рабочему: — И вы держите в партии этого шалопая?

— Заверю вас, он отличный боец и отличный товарищ.

— Гм… гм… чего же ждут от нас коммунисты?

Р а б о ч и й. Оружия. Наши люди гибнут потому, что у нас не хватает оружия… Мы понимаем, конечно, что вы сами не можете решить…

Б а н ь о л ь. Мадемуазель Софи, я могу попросить вас… по чашечке кофе. Садитесь, пожалуйста, господа, желудевый, но все-таки кофе… Конечно, я могу только передать… Вы не находите, господа, что Гитлеру нужно дать медаль за сплочение французов? Если бы кто-нибудь сказал, что я буду вести переговоры с коммунистами…

К л о д. Многие только теперь осознали себя французами. Жили не задумываясь о том, кто они… Но цена дорогая… очень дорогая цена…

Р а б о ч и й. Мы себе даже не представляем, какие гигантские массы французов втянуты в Сопротивление… Спасибо, приятно вот так посидеть по-человечески… как в старое время…

Б а н ь о л ь. Да, Франция поднимается… поднимается… Спасибо, Софи. А себе?

Вдруг пронзительно взвыла сирена.

На миг все замерли.

Баньоль бросается к окну.

По улице проносятся — одна за другой — пять полицейских автомашин.

— Мимо… — с облегчением произносит Баньоль.

Ослепляющий луч мощного прожектора направлен в лицо Софьи. Мы не видим ничего, кроме ее лица и светового луча.

Глаза Софьи закрыты, но отвернуть голову она, как видно, не может — чудовищной силы свет бьет прямо в лицо. Брови страдальчески сдвинуты, закушена губа.

— Ну, как настроение, фрейлейн? Будем говорить?.. Ну, ну, как хотите… у нас есть время…

Голос следователя гулко звучит под сводами подземелья, которые угадываются в полутьме.

Здесь в углу на обыкновенном канцелярском письменном столе горит лампа, за столом двое гестаповцев — следователь и все тот же важный чин.

Снова крупный план. Лицо Софьи. До предела напряжены мускулы лица. Дрожат веки. Все так же закушена губа. По временам судорога пробегает по лицу.

Чин предлагает следователю сигарету, они закуривают.

— Итальянская?.. — взглянув на марку сигареты, говорит следователь.

— Да, итальянская, итальянская, — вздохнув, откликается чин. — Теперь забудьте… у меня был запас.

Что-то чуть-чуть изменилось в лице Софьи. До нее долетают слова гестаповцев.

— А вы слышали?.. — следователь понижает голос, слов теперь не разобрать.

— Да, да, да… — сокрушенно отвечает чин, — кто мог предвидеть?..

Из-под закрытых век Софьи скатываются две слезинки, и вдруг она, не открывая глаз, улыбнулась.

Г о л о с С о ф ь и. …Владик, Владик, дорогой мой… ты слышишь, Владик?..

В гостиной комнате в доме генерала Софья и профессор Баньоль. Софья напряженно смотрит в окно.

— Что это? Такси заезжает к нам во двор… Да, это Валя. Ну, конечно, Валя Охотников…

— Вы его ждали?

— Нет. Почему с черного хода?

Зайчик насторожился, вскочил, прислушивается.

Стучат.

— Может быть, вам уйти?

— Открывайте.

Софья выходит на кухню. Маленькая дверь черного хода.

— Кто там?

— Я… Валентин… Скорее…

Софья открывает дверь. За нею Охотников, поддерживающий человека в изорванной, окровавленной лагерной одежде…

— Боже мой… давайте я помогу… Сюда…

Вдвоем они вносят Владлена Романова в гостиную. Баньоль помогает им.

— На диван.

— Подстелить бы… кровь…

— Господи, какие глупости. Подушку подложите… да он весь изорван… Метр, счастье, что вы…

Баньоль наклоняется над Романовым.

Охотников шепотом быстро говорит. Софье:

— Какую-то мерзкую старуху отвозил в деревню… Возвращаюсь — что-то мелькнуло за деревом… проскочил… Нет, думаю, что это было?.. Разворачиваюсь… Так и есть. Смотрит на меня, молчит. Вижу лицо, глаза… Русский? Русский, оказывается. Из лагеря бежал. Советский лейтенант. Я его в машину, на пол. Куда, думаю? Ко мне? Консьержка сразу в полицию. К вам. Больше некуда.

— Вот записка, — Баньоль подает ее Охотникову, — быстро в клинику. Инструменты, прочее. Пусть приедет Сергей. Ассистировать.

— Моментом… — отвечает Валентин и выбегает из комнаты.

— Пуля в груди, — говорит профессор, — выходного отверстия не нахожу. Видимо, искусан собаками. Большая потеря крови.

— Вы думаете?..

— Попробуем. Телефон в передней?

Баньоль выходит.

Софья; наклоняется над Владленом, лежащим без сознания.

Генерал у себя в кабинете. Услышав шум, он выходит в гостиную.

— Что случилось? Кто это? Почему кровь? Кто такой, я спрашиваю.

— Раненый. Профессор будет его сейчас оперировать.

— Какой раненый? Что происходит в моем доме?

— Это русский офицер. Бежал из лагеря.

— Русский?.. Советский?

— Да. Советский.

— Позволь, почему у нас? И ведь за это расстрел…

Баньоль возвращается, подходит к Романову.

— Его надо изолировать. Кто-нибудь может зайти.

— В папин кабинет.

— Поднимайте осторожно. Заходите с той стороны… тихо…

— Что вы делаете?.. — говорит генерал. — Я не позволю…

— Поддержи его, папа…

— Слышите, я не позволяю…

— Ну! Поддержи ноги. Ради бога, осторожно…

Генерал поддерживает нош Романова, помогает нести его и говорит:

— Черт знает что! Я не разрешаю, слышите, не разрешаю… Это мой дом, в конце концов…

Раненого вносят в кабинет генерала.

Все так же ослепительно бьет луч прожектора. Голова Софьи опущена. Глаза закрыты — она потеряла сознание.

— Воду, воду, — слышен за кадром голос следователя, — давайте воду.

Ударяет мощная струя воды. Сознание возвращается. Судорога боли пробегает по лицу.

Г о л о с С о ф ь и (шепот). Еще нет… боже мой… еще не все…

Снова бессильно опускается голова, и снова ударяет вода.

Негромко зазвучала гитара, потом вступает мужской голос: