Алексей Каплер - Долги наши

Потапенко уходит.

Дуся скрывается в доме.

Через несколько мгновений раздается рокот мотоцикла и смолкает невдалеке от полянки.

Доносится голос поющего Саши:

Толька, помоги мне…

Вдвоем с Толей они выводят «за рога» мотоцикл с коляской.

Саша продолжает напевать:

— Давай здесь — место подходящее.

— Можно и здесь. — Толя снимает и протирает очки.

Саша достает из коляски мотоцикла вещи.

— Держи — одеяло, подушка, стакан, зубная щетка, полотенце, мыло…

— Надо было все-таки брать всего по два, — говорит Толя. — Вчера ночью ты опять перетянул на себя все одеяло.

— «Надо было»… Если бы ты не забил коляску книгами. Можно подумать, мы не отдыхать, а вкалывать поехали.

— Это ж не учебники.

— Тем более. Чистая потеря времени. Я придумал лозунг: «Художественная литература — опиум для народа». Ну, пошли к морю. Толька, скажи честно, ты притворяешься или действительно ничего не заметил?

— Где? — оглядывается Толя.

— Неужели ты ничего не заметил в автобусе, который мы обогнали?

— От Ленинграда до Крыма мы обогнали их штук триста.

— В том, который мы обгоняли перед Зеленым Гаем.

— Наверно, там были люди.

— Я говорю серьезно! Обгоняю, понимаешь, автобус и вдруг вижу за стеклом девчонку. Я не успел даже как следует рассмотреть ее, но сразу понял: все. Она смотрит и улыбается. Мы с тобой были на чертей похожи — в пыли, в грязи. Вдруг она в ужасе вскакивает. Вижу — навстречу пятитонка. Не знаю, как я успел выжать газ? Ну, на сантиметр проскочил между автобусом и встречной машиной! А ты даже не заметил?

— Куда, с моим зрением.

— Приезжаем в Зеленый Гай, и автобус за нами. Она выходит. «Не думала, — говорит, — что вы останетесь живыми». — «Да, — говорю, — заглядываться на девушек смертельно опасно».

— Находчиво ответил. Позволь, а где я был?

— Вот эту колбасу покупал на последние деньги. А тут автобус загудел. Куда вы, спрашиваю, Лена, едете?

— Она уже успела тебе и имя сказать? — удивленно спрашивает Толя.

— «Еду, — говорит, — к отцу в Крым». Вот теперь у меня задача — найти ее.

— Ну, по таким данным трудновато будет. Папаш в Крыму много.

— Его фамилия Потапенко.

— И фамилию успела сказать! Она, наверно, скороговоркой говорила, пока я колбасу покупал?..

— Мне тебя жаль. Ты себе даже не представляешь, что это за девочка.

— …самая верная, самая умная, самая образованная. Неужели ты успел за две минуты и это заметить?

— Увидишь ее — сам все поймешь.

— С моим зрением минус девять я вижу только отрицательные явления. Вот, что ты свихнулся, это я вижу.

— Сколько у нас осталось денег?

— Ни грамма. За плащ нам дали пять рублей, два мы истратили на бензин, три — на обед. Надо было хоть рубль оставить, чтобы сыграть твою свадьбу. Положение аварийное.

— Конечно, если ты все проедал на мороженое.

— А зачем ты в Курске шашлык заказал?

— Что, если пойти в местный Совет: так, мол, и так — мы, студенты первого ленинградского медицинского, потеряли рюкзак, а в нем все деньги, сжевали уже плащ, одолжите, мол, вернем из стипендии.

— Чепуха. Надо найти халтуру.

— А что мы умеем?

— Все-таки физически здоровые люди. В расцвете лет. На особо квалифицированную работу мы претендовать не будем. Ну, наколоть дрова…

— В Крыму, в июле — дрова… Может быть, по специальности что-нибудь? Препарировать труп или сделать фистулу собаке?

Слышится гудок. Из-за деревьев появляется нос «Волги». Машина останавливается и глохнет. Ее пробуют завести, не заводится. Еще раз — не заводится.

Из машины выходит профессор. Это небольшого роста человек в очках, лет сорока.

— Черт, та же история…

— Профессор Фиолетов… — шепчет Саша, схватив Толю за руку.

На полянке появляется жена профессора — Татьяна Ивановна.

— Осторожно, Миша, тут какой-то ров.

— Останемся здесь? Смотри, как красиво.

— Пошли искупаемся, — тихо говорит Саша Толе, и они уходят.

— Миша, — обращается к мужу Татьяна Ивановна, — директор не заявит в милицию?

— Ну, и что? Пусть поищут наши трупы в море. Зато на будет проклятого гонга к завтраку. Буду есть, когда захочу. Не увижу больше ни доктора Фукса, ни товарища Козлова во всесоюзной полосатой пижаме, ни мадам Козлову с ее медицинскими вопросами, ни культурника Васю с его гениальными шарадами и аккордеоном.

— Тут, конечно, красиво… но как-то без удобств…

— Зато — ни души. Человек имеет право на одиночество. Это надо было бы записать в Конституции. Меня не будут сто раз в день бодрым голосом спрашивать: как жизнь? Как дела?

— Ты становишься человеконенавистником.

— Обывателененавистником! Мы тут прекрасно устроимся. Как первобытные люди. Сошьешь мне трусы из рыбьей чешуи. И зачем мы мучаемся в этих чертовых домах отдыха? И без того весь год регламент: клиника, лекции, прием больных, кафедра. Даже удовольствия связаны с регламентом. В театр — в семь тридцать, в консерваторию — к восьми. Лети, спеши, успевай дома одеться, в театре раздеться. В двенадцать спать, в восемь вставать, к девяти в институт. И когда наконец приходит отпуск, вместо свободы — новый регламент: подъем, завтрак, обед, мертвый час, кино. И целый день со всеми здороваешься, как приговоренный: здравствуйте, доброе утро. Как спали? Приятного аппетита! На здоровье. Спасибо.

— Успокойся, дорогой. Тебе нужно серьезно отдохнуть. Ты последнее время стал таким раздражительным.

— Думаешь, легко мне далась эта история с Вадимом.

— До сих пор не пойму — почему ты не выступал на Ученом совете?

— Сам не знаю… тебе покажется мелочью — я неудобно сел. Зажали меня со всех сторон — вставать как-то неловко… И, кроме того, надоели драки, надоела собственная принципиальность. Она уже стала превращаться в нечто вроде чести старой девы. Подумаешь, проскочит еще одна пустая диссертация…

— Значит, ты поступил так, как хотел?

— Как хотел, как хотел… Ладно. Давай устраиваться.

На поляне появляется капитан милиции.

— Инспектор милиции капитан Целуйко.

— Здравствуйте, — отвечает профессор.

— Простите, это ваша «Волга»?

— Моя.

— Разрешите права.

Профессор подает ему права.

— Я разве нарушил что-нибудь?

— А что за прокол в талоне?

— Придрался тут один из ваших. По Ленинграду езжу сколько лет без нарушений.