Игорь Гарин - Непризнанные гении

В России читателями Я. Бёме были царь Александр I, баронесса фон Крюденер, а из русских мыслителей — Владимир Соловьев и Николай Бердяев. Так, софиелогия Соловьева несет на себе явный отпечаток андрогинной концепции гёрлицкого философа. Н. Бердяев в своей философской автобиографии признавал: «Из великих немецких мистиков больше всего я любил Якоба Бёме. Он имел для меня совершенно исключительное значение».

Сложным, а для его первых пропагандистов — и мучительным был путь учения Бёме в Россию. Начало этого пути относится к концу XVII века, когда после Раскола в стране усилился духовный кризис. Центром распространения учения Бёме становится Немецкая слобода в Москве. Живший в ней купец Конрад Нордерман примерно в 1665 году познакомился в Архангельске с неким «доктором», впоследствии завещавшим ему свои книги, среди которых были и сочинения Бёме. В 1689 году в Немецкую слободу приехал последователь немецкого мистика писатель Кульман (1651–1689). Он был одержим идеей создания христианской монархии в России. В 1687-м он выпустил в Амстердаме книгу стихов, описывающих его видения будущего величия России. Встреча Нордермана и Кульмана оказалась роковой. В Немецкой слободе у них начался конфликт с протестантским пастором Мейнеке. Их бросили в тюрьму и 4 октября 1689 года сожгли в срубе. Несмотря на муки провозвестников учения Бёме, оно получило распространение в России и на Украине в первой половине XVIII века. Первые переводы были сделаны на церковнославянский язык. В XIX веке митрополит Филарет назовет украинского философа Г. С. Сковороду (1722–1794) как переводчика рукописи, полученной им от крестьян Харьковской губернии. Однако подлинность этого утверждения не доказана, хотя в представлениях Г. С. Сковороды о человеке есть черты, роднящие его с Бёме. Сочинения Бёме считались в России предназначенными для внутреннего чтения и очень долго не издавались, а ходили в рукописных переводах. Большинство из них были сделаны С. И. Гамалеей (1743–1822) — одним из наиболее влиятельных членов философско-религиозного кружка Н. И. Новикова (1744–1818).

В 1815 году «Путь ко Христу» в 9 книгах впервые был опубликован в России в переводе А. Ф. Лабзина, секретаря Императорской Академии искусств в Санкт-Петербурге. Но не успела она появиться в России, как была запрещена цензором на том основании, что «она распространяет темные принципы розенкрейцерства».

Идеи Я. Бёме оказали заметное влияние на мыслителей конца XIX и начала ХХ века, а также на поэтов-символистов «Серебряного века» (М. Волошин), постсимволистического времени (М. Цветаева) и неоклассицистического авангарда.

Завершаю очерк о непризнанном при жизни «тевтонском философе» отзывом другого великого мистика и мистификатора — Елены Петровны Блаватской:

«Мистик и великий философ, Бёме был прирожденным ясновидящим самых чудесных способностей. Без образования и какого-либо знакомства с наукой он писал труды, которые, как теперь доказано, полны научных истин; но, как он сам говорил, то, о чем он писал, он «видел как будто в Великой Глубине в Вечном». Он обладал «совершенным видением Вселенной», которое открывалось в нем время от времени, «как в молодой планете», говорил он. Он был совершенным прирожденным мистиком и, очевидно, такого склада, который встречается реже всего; одной из тех тончайших натур, материальная оболочка которых никоим образом не препятствует прямому, хотя бы и случайному, взаимодействию между умственным и духовным Ego. Именно это Ego Якоб Бёме, как и многие другие необученные мистики, принял за Бога. «Человек должен познавать, — пишет он, — что его знание не есть его собственное, но от Бога, который для Души Человека делает очевидными Идеи Мудрости настолько, насколько пожелает». Если бы этот великий теософ родился на 300 лет позже, он выразил бы это иначе. Он бы знал, что «Бог», говоривший через его бедный невоспитанный и нетренированный мозг, был его собственным Божественным Ego, всеведущим Божеством в нем, и что то, что это Божество выдавало, было не «столько, сколько пожелает», а согласно возможностям смертного и временного жилища, в которое ОНО вдохнуло жизнь.

Итак, мы подошли к «невзятой крепости» без названия, к мудрецу, чья обильная мысль не имеет определений, к философу, не только не понятому современниками, но многократно извращенному и извращаемому ныне нашими , к творцу величайшей рационализированной мистики и одной из новейших религий, так и неосознанных до конца. Потребовалось долгих 300 лет для того, чтобы понять, что «сегодня спинозовская мысль имеет большее философское значение, чем, быть может, мысль любого другого философа в истории, за исключением Аристотеля».

Перед нами яркий и живой пример неразделимости прошедшего и грядущего; прошлого, нацеленного в будущее; будущего, содержащегося в прошлом; прошлого, раскрывающегося в будущем. Именно таким сегодня представляется Спиноза, бесспорно принадлежащий к той светлой части человечества, которая немногочисленна, но только она — единственное основание для надежды.

История как проявитель: учений, идеологий, доктрин — одних развенчивающая, в других — выявляющая непреходящую мощь. В статье «Сыновья и пасынки времени» Лев Шестов писал, что влияние безвестного при жизни Спинозы на последующую философию было безмерно: не Декарт, а именно Спиноза должен быть назван отцом новой философии.

Одно и целое — вот предельно сжатое выражение спинозизма: мир должен быть объяснен из него самого. Не удивительно, что уже Шлейермахер и Шеллинг увидят в его учении мистический пантеизм в духе религиозного возрождения Якоба Бёме, а позже Хиршбергер определит его учение как «философию тождества потустороннего Бога и Мира».