Игорь Гарин - Непризнанные гении

При более глубоком рассмотрении они оказываются далеко не столь привлекательными: порождают постоянное беспокойство, ибо если они есть, то появляется чувство неудовлетворенности их количеством, а если они утрачены, то «возникает величайшая печаль». Таким образом, блага, которые вселяют в вас попеременно то надежду, то страх, не располагают тем качеством, которым должна отличаться наивысшая ценность, — они не обеспечивают вам покой.

Каково же тогда подлинное человеческое благо? И уж совсем в духе экзистенциализма Барух Спиноза отвечает: быть самим собой. Но он не был бы философом, не добавив к этому: «Любовь к вещи вечной и бесконечной питает дух одной только радостью, и притом непричастной никакой печали; а этого должно сильно желать и всеми силами добиваться».

Достиг ли Спиноза такой радости? Он убеждает, что достиг. Овладев этой насущно необходимой истиной, он стал испытывать душевное спокойствие, сначала периодически, затем все чаще и чаще, пока, наконец, эта безмятежность духа, свойственная пророкам и святым и именуемая божественной благодатью, не утвердилась в нем навсегда: «Свою жизнь я стараюсь проводить не в печали и воздыханиях, но в спокойствии, радости и веселье, поднимаясь с одной ступеньки на другую, более высокую». Мыслью о душевном спокойствии пропитана переписка Спинозы, и оно является, в сущности, основной темой его шедевра — «Этики».

Но, по правде говоря, он слишком уж сильно подчеркивает это спокойствие. Он действительно умел владеть собой и проявлял высокое благородство в своих поступках. Однако несмотря на все это, у Спинозы можно встретить чувство гнева, которое испытывает всякий порядочный человек, когда подвергается оскорблениям. Можно ли выдумать большее зло для государства, восклицает он в «Богословско-политическом трактате», чем то, что честных людей отправляют как злодеев в изгнание потому, что они иначе думают и не умеют притворяться? Что пагубнее того, что людей считают за врагов и ведут на смерть не за какое-либо преступление или бесчестный поступок, но потому что они обладают своеобразным умом…

В 1673 году Спиноза получил приглашение занять кафедру философии в Гейдельбергской академии. Приглашение содержало гарантию полной свободы, но также предостережение, что он не должен злоупотреблять ею для потрясения основ религии. Отклоняя предложение, он не без иронии писал: я не знаю, какими пределами должна ограничиваться предоставляемая мне свобода, чтобы я не вызвал подозрения в посягательстве на публично установленную религию. Ведь раздоры рождаются не столько из пылкой любви к религии, сколько из различия человеческих характеров или из того духа противоречия, в силу которого люди имеют обыкновение искажать и осуждать все, даже и правильно сказанное.

Между тем, окруженный собаками, птицами и кошками, он продолжал влачить жалкую жизнь шлифовальщика стекол, дыша пылью и наживая туберкулез. Питался он очень скудно. Завтрак ему заменял стакан вина, ужин — беседа с хозяином. Его от природы слабые легкие не могли долго выдержать этого.

Спиноза скончался в возрасте 45 лет. Он прилег от слабости в мансарде — и отошел в вечность, в бесконечную систему вещей, о которой постоянно размышлял. Его похоронили в общей могиле. Он никогда не отступал от реальной действительности, не позволял себе никаких метафор, и последние слова его «Этики» говорят нам, что всё прекрасное так же трудно, как и редко.

Под собственным именем он опубликовал единственную книгу — «Основы философии Декарта», — и вообще считал, что имя не должно отягощать произведение.

Для того чтобы правильно понять Спинозу, следует заметить, что, подобно Сократу, он был человеком сильных чувств, которые он большим усилием воли подчинял контролю разума. Свидетельство тому — пятая часть «Этики», прославляющая власть ума над эмоциями. Здесь дан самый глубокий анализ природы человека, какой когда-либо имел место до Фрейда, работу которого она отчасти предвосхищает. Но, в отличие от Фрейда, Спиноза преувеличивает как господство разума над аффектами, так и возможность сведения всех чувств в рациональную систему.

Антропология Спинозы — это, прежде всего, рабство человека у собственных страстей. Четвертая часть «Этики» так и называется: «О человеческом рабстве, или о силах аффектов». Нет, люди не свободно выбирают свои страсти. У большинства последние настолько заполняют все их сознание, что полностью лишают их свободы воли, уподобляя камням, выпущенным из пращи.

Раз человек является частью природы, то он подчиняется ее законам; при этом человеческая способность весьма ограничена, и ее бесконечно превосходит могущество внешних сил.

Дух тем лучше понимает себя, чем больше он понимает природу и, чем лучше он понимает порядок природы, тем легче может удержать себя от тщетного.

Итак, добродетель суть действие по законам природы (а не вопреки им). Отсюда, в частности, стремление к самосохранению (первое основание добродетели). Для Спинозы желание — творческая и позитивная сила. В отличие от Платона, он не противопоставляет культуру и волю, а выводит первую из второй. Подчинение страстям — разновидность рабства. Только ум делает человека активным, только могущество разума, присущего немногим, дает им свободу. Благодаря уму, человек воздействует на природу, а не только подчиняется ей. Сторонник интеллектуального аристократизма, Спиноза действительно отрицает свободу воли большинства неразумных, оставляя ее лишь немногочисленной элите духа. Неразумие массы представляется ему имманентным и неизменным ее свойством: «Избавить толпу от суеверия так же невозможно, как и от страха». Хотя толпа, vulgus, приобретает здесь этический, а не социальный оттенок, это не смягчает его пренебрежения к ней и к ее неспособности возвыситься до Знания, и, следовательно, Свободы.

Как и автор «Левиафана», автор «Богословско-политического трактата» видит эгоизм, неразумность и вожделение толпы, внушающих тем больший страх, чем человек коварнее и хитрее по сравнению с животным. В сущности, это тождественно бэконовскому «человек человеку — волк». До Руссо остается еще столетие, а Спиноза уже предостерегает от природного права и естественного состояния, свободного от морали.

Нет, он не мизантроп и не пессимист. Хотя пороки будут существовать доколе есть люди, их надо не оплакивать, не осмеивать, а познавать, ибо познание — путь к управлению. Спиноза много бьется над вопросом, как сочетать индивидуальные, почти всецело эгоистические и разъединяющие интересы каждого с общественным интересом. И хотя он понимает, что путь к свободе весьма труден и открыт для немногих, его мечта — общество, где каждый мог бы жить по общему решению всех.