Ричард Холл - Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2 [litres]

Я посидел на унитазе сколько положено, рухнул на постель и уснул. Разбудили меня гудки фургона, подъехавшего к дому. Я прислушался к себе. Мне стало намного лучше. Видимо, жгучее желание не подвести своих друзей на гастролях исцелило меня. Фургон продолжал сигналить – я быстро почистил зубы и выбежал из дома.

Мы направились в Чоут Розмари Холл, одну из самых чистых и красивых подготовительных школ в Коннектикуте. Один из тамошних старшеклассников стал ярым поклонником панк-рока и, однажды увидев в «Anthrax» выступления Vatican Commandos, Violent Children и Reflex from Pain, захотел познакомить с ними Чоут. Он предложил всем нам сто долларов за концерт наших коллективов в школе. Мы согласились.

Единственной проблемой были названия групп, слишком жесткие для рафинированного и чувствительного Чоута. И Vatican Commandos превратилась в Velvet Calm, Reflex from Pain – в Reflections from Poetry, a Violent Children так и осталась Violet Children.

Мы играли в актовом зале. Солнце садилось за поросшие плющом кирпичные здания. «Толпу зрителей» составляла пара десятков чистеньких учеников. Наш промоутер, поклонник панк-рока и организатор концерта, стоял у входа в зал, зазывая проходящих по коридору школьников.

Когда мы играли «Point Me to the End» [177] Песня с третьей одноименной пластинки группы Vatican Commandos (релиз LP состоялся в 1984 году). – одну из самых наших мрачных и быстрых песен, стиль которой больше напоминал спид-метал, чем панк-рок, – я посмотрел на своих Vatican Commandos и подумал: «А вообще мы хороши!» Чип стал быстрым и сильным ударником. Джим – безумным и яростным бас-гитаристом. А Чак был маленьким крикливым демоном, орущим на пределе дыхания и взвинчивающим публику. Я был рад, что сумел вернуться в группу.

После концерта Джим с Чипом и Чаком выпили на парковке легкого пива, а так как я по болезни не мог составить им компанию, меня назначили водителем. По дороге они продолжали пить, а я слушал подборку «Flex Your Head».

– Не вздумай гадить в машине, Моби! – крикнул Джим.

Я засмеялся:

– Ничего не обещаю!

Мне был нужен хит.

Моя слава увядала: несколько лет назад о моем участии в музыкальных фестивалях объявляли в первую или вторую очередь, а теперь я стоял в ряду участников четвертым или пятым. На некоторых фестивалях мне даже приходилось играть днем. А выступать днем перед 50 тысячами человек, изнывающими под палящим солнцем, – смерти подобно для того, чья карьера не в лучшем состоянии.

Угасающая популярность приводила меня в ужас. Несколько лет назад меня постоянно приглашали на вечеринки. Вечеринки рок-звезд. Вечеринки кинозвезд. Вечеринки чиновничьей элиты. А теперь приглашения приходили все реже, и сами празднества были не столь престижными, как те, в которых я участвовал после выхода Play.

Я боялся, что если потеряю популярность, то никогда не найду ту, кто наконец полюбит меня.

Но сегодня все должно было сложиться иначе: меня пригласили на празднование дня рождения миллиардера. Я собирался поехать на вечеринку, закончив работу над песней.

Последние несколько дней я не вылезал из студии. Потому что задался целью создать хит, который вернул бы мне славу – под стать той, что была у меня после Play. В песне, над которой я работал, был приятный диско-припев с повторяющейся фразой для женского голоса «I love to move in here» [178] «I Love To Move In Here» («Мне нравится сюда переезжать», англ. ) – второй трек с альбома Last Night 2008 года. Концепция альбома предполагала создание атмосферы одной ночи в клубе. Музыкант хотел передать очарование клубной жизни 90-х годов. . Я хотел добавить диско-ударные, перкуссию и немного клавишных в стиле старого хауса, но понимал, что этого недостаточно. Трек в его нынешнем состоянии не мог стать тем, что мне нужно. С минуты на минуту в мою студию должен был прийти Грандмастер Каз [179] Грандмастер Каз – сценический псевдоним Кертиса Брауна – известного американского рэпера и диджея. , и я надеялся, что его вокал все изменит. Песня зазвучит иначе и избавит меня наконец от проклятия дневных выступлений на фестивалях.

Грандмастер Каз был хип-хоп-легендой. Он создал большинство знаковых рэп-треков конца 70-х и начала 80-х годов. Многие считали, что он, собственно, и изобрел рэп. Я связался с ним неделю назад и спросил, не согласится ли он исполнить несколько куплетов на моей новой пластинке. К моему удивлению, Каз согласился.

Я боялся, что если потеряю популярность, то никогда не найду ту, кто наконец полюбит меня.

Нью-йоркское хип-хоп-сообщество все еще любило меня. Я делал ремиксы со многими своими рэп-кумирами, например, с Public Enemy, MC Lyte, Busta Rhymes и Nas. И большая часть нью-йоркских исполнителей хип-хопа и их продюсеров обычно очень тепло относились ко мне. Они всегда вставали на мою сторону, говоря что-то вроде: «К черту Eminem, Моби, мы прикроем тебе спину!» Это было приятно, но положения вещей не меняло. Eminem был самым успешным музыкантом на планете и с каждым годом продавал все больше записей, а я – все меньше.

Грандмастер Каз прибыл, я установил микрофон, и он безупречно записал свою вокальную партию за несколько минут. Мне всегда было неуютно, когда в моей маленькой студии находился кто-то еще – обычно я работал один. А Каз был крупнее и выше даже нехилого Лу Рида, или Дэвида Боуи, да и всех других музыкантов, бывавших в моей студии. Поэтому после записи вокала мы переместились в гостиную. Я налил нам по чашке чая, и мы беседовали, вспоминая Нью-Йорк 80-х, обсуждали новые популярные хип-хоп-записи.

После того как Каз ушел, я собрал песню, добавив больше перкуссии и клавишных. К семи вечера она была готова. Я проиграл ее, и мне все понравилось. Песня получилась необычной – медленной и сильной. Но она не была хитом.

Я почувствовал злость, тревогу и стыд. Злость на себя, потому что я не мог написать хит. Тревогу – из-за того что моя карьера катилась по спирали вниз. И стыд – потому что в своей среде я стал «грустной шуткой» – угасшей звездой, забытым кумиром прошлых лет, который по-прежнему выходит в свет, напивается и тащит домой любую женщину, которая согласится с ним идти.

На самом деле – и в этом невозможно было себе признаться – я ненавидел себя за то, что извратил свою собственную музыку.

В последние годы основным критерием оценки музыки, которую я писал, стал для меня ответ на вопрос: «Поможет ли созданное моей карьере?» Я надеялся, что сумею освободиться от подхалимской жажды славы и вернусь к написанию музыки ради самой музыки, ради создания гармонии. Не беспокоясь о том, будет ли эта гармония продаваться. Но вот он я: осудил прекрасную песню из-за того, что она не хит! Моя натура унижала меня…

Я выключил оборудование, испытывая отвращение к тому, чем я стал, и надел лучший костюм. Меня пригласили на вечеринку в честь дня рождения миллиардера-застройщика Ричарда ЛеФрака. Видимо, кто-то из его помощников, организаторов праздника, считал, что я по-прежнему молод и хорош.