Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Так закончилась встреча с моей «кровной» немецкой сестрой. Получив дозу немецкой крови, я не почувствовал себя немцем. Да это и, слава Богу, к лучшему!

Карлсхорст. 1959 год. Солнечно-мягкая осень. Воздух чист и прозрачен. Воскресный день. Дворники сегодня не работают, поэтому пешеходная и проезжая части улиц этого зеленого района Берлина покрыты сплошным ковром опавших листьев. Они приятно шуршат под ногами, создавая ощущение загородной прогулки. На тротуаре Ингельхаймерштрассе рядом с островком-треугольником зеленых насаждений, разделяющим проезжую часть улицы, и как раз напротив моего подъезда под номером 1а стоят трое мужчин. Двое — мои коллеги по работе в посольстве. Третий, что ко мне спиной, судя по крупной лысой голове и морщинистой шее — пожилой человек, который мне незнаком. Один из моих товарищей приглашает меня присоединиться к их компании. Пожилым оказался незнакомый мне немец. При приветствии он крепко пожал мою руку, но имени своего не назвал. Пожилой немец продолжает начатый еще до моего появления рассказ. Русским языком он владеет достаточно прилично, чтобы не только довести до собеседников существо обсуждаемой темы, но и украсить свою речь образными выражениями.

— Можете говорить и думать что хотите, но я никогда не изменю своего мнения. В те годы у меня были такие ребята, которых сейчас уж нет. Я руководил не только немецкими, но и интернациональными группами. Вот одна из них. Их человек десять было. Два русских, три немца, поляки, чехи, шведы. Хорошо работали. Не один корабль фашистский на дно отправили. В этой группе каждый владел двумя-тремя языками. Все — бывшие моряки. Коммунисты. Кроме интеллекта, каждый из них мог руками лом согнуть. Да я бы этих десять моих парней на весь штат наших сотрудников в десять тысяч человек никогда бы не поменял.

И далее он продолжал в таком же духе о самом лучшем сочетании в человеке силы и ума, умноженных на коммунистическую идеологию, и именно в тех людях, которыми он руководил в годы сопротивления нацизму и войны с Германией.

Он полез за чем-то в карман пиджака, полы его легкого осеннего пальто на мгновенье распахнулись, и перед моими глазами мелькнули две бело-красные муаровые колодки с золотистыми кружочками орденов Красного Знамени на левом лацкане пиджака.

Старик еще немножко «пошумел», чем-то повозмущался, тепло распрощался с «самыми любимыми», как он сказал «советскими русским друзьями», от встреч с которыми ему «всегда немножко грустно», и ушел не оборачиваясь, слегка загребая старческими ногами ярко-желтые листья.

Мы молча провожали его взглядом, пока он не скрылся за ближайшим углом, свернув на Кенигсвинтерштрассе.

Тут я спросил своих товарищей:

— Что это за чудак, да еще и при таких высоких наших наградах?

— Как же ты не узнал его? Это же знаменитый Волльвебер.

— Конечно, я знаю легендарного Волльвебера, но никогда его не видел.

Именно таким я и представлял себе этого немецкого коммуниста, принявшего свой первый бой с нацизмом задолго до гражданской войны в Испании. Это он сражался в 1921 году в пылающем революционным огнем Руре, а позже создавал нелегальные военные организации компартии Германии. Эта случайная встреча с легендарным немецким антифашистом навсегда осталась в моей памяти.

Неслучайно в народе Никиту Сергеевича ласково называли «Никита-кукурузник». Внимание Хрущёва к развитию сельского хозяйства, в частности к увеличению производства кукурузы, было хорошо известно. Он призывал везде и всюду сеять кукурузу — лишь бы она вырастала до молочно-восковой спелости, даже можно было сеять ее, чтобы просто получить зеленую массу. Скошенная в таком состоянии кукуруза закладывалась в силосные емкости, и это был великолепный корм для колхозных коров, что резко увеличивало как надои молока, так и производство мясной продукции. В принципе, это было разумным, но мы иногда забывали при этом мудрую русскую пословицу: заставь дурака Богу молиться — он и лоб расшибет. Никита Сергеевич требовал продвижения посевов кукурузы чуть ли не во все регионы страны. Даже туда, где кукуруза никогда не культивировалась. И включение этой сельхозкультуры в планы производства кормов было явно нерентабельным.

Те, кто выступал против такого повсеместного расширения посевов кукурузы и пытался при этом даже как-то научно обосновать свое мнение, мог и пострадать. Такие случаи, к сожалению, имели место в советской сельскохозяйственной науке.

Нашим немецким товарищам «любовь» советского лидера к этой культуре была конечно же хорошо известна… При посещении стран соцсодружества Никита Сергеевич старался убедить руководство дружественных стран в целесообразности активного внедрения кукурузы. И вот однажды при очередном визите в ГДР он поинтересовался у Вальтера Ульбрихта, как обстоят дела в Республике с урожаем такой, как он считает, важнейшей кормовой культуры и могли бы ему немецкие друзья показать посевы кукурузы.

Немцы стразу же вывезли нашего лидера в один из образцовых сельхозкооперативов недалеко от Берлина, где было что продемонстрировать. Приехали. Хрущёв внимательно и профессионально осмотрел поле и спросил, есть ли в ГДР еще подобное этому хозяйство. Конечно же в Республике было достаточно посевов этой культуры, но ехать в другой район было далеко, а протокольного времени по намеченным планам явно не хватало. И руководители Республики пошли на хитрость. Они подъехали к этому же полю, но с другой стороны. Вновь Хрущёв выразил свой восторг относительно посевов, все выглядело так, как будто это были совершенно разные поля и в разных районах.

Эту историю мне рассказал покойный друг Вернер-Володя Эберляйн, непосредственный участник события. Эберляйн был очень высокого роста, и Никита Сергеевич тогда пошутил, прислоняя к нему кукурузный стебель: «Ваша кукуруза должна быть еще выше, чем Володя! Но ваши достижения — уже большой успех. Поздравляю вас, товарищи»! Обе стороны остались довольны. Советские товарищи так ничего и не заметили.

В 1960 году пресс-атташе посольства в Берлине Юрия Вардановича Бебурова сменил Александр Яковлевич Богомолов, работавший до этого в аппарате посла.

В это же время сидевший с первого дня появления в посольстве в стеклянной выгородке так называемый дежурный комендант (мой большой друг в будущем) Юрий Федорович Жаров, тогда просто Юра, был переведен в группу прессы и получил свой первый дипломатический ранг атташе. Спустя несколько лет он сделает быструю и заслуженную карьеру. Станет советником, советником-посланником, сменит несколько участков государственной деятельности в прямом смысле этого слова. Уйдет из МИДа и возглавит одно из подразделений Всесоюзного агентства по авторским правам в ранге заместителя председателя (министра). Переживет не одну трагедию, в том числе личную. Будет балансировать между политической жизнью и смертью. Выдержит. Поднимется. Вновь вернется в МИД… Но об этом позже, в другом повествовании о нем. А тогда, в далекие времена, Юра Жаров получил свою первую настоящую работу в посольстве. Не дипломатическую должность и дипломатическое звание, а именно работу дежурного коменданта для первичного приема посетителей.