Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

— Мы всем миром собрали ему денег на новые сапоги, чтобы похоронить достойно, как военного министра.

Старушки показали могилки убитых «русских воинов», как назвали их старички, в дни уличных боев. При них не оказалось никаких документов. На гранитных плитах так и было указано: «Неизвестный красноармеец. Апрель 1945». Недорогие плиты этим погибшим при штурме Берлина были сделаны за счет русской общины. Наш консул тут же взял эти захоронения на учет.

Вскоре посол стал торопить нас, и мы медленно потянулись к выходу. Старички и женщина-гид проводили нас за ворота на улицу. Там нас ожидали еще несколько старичков «из прошлого». Лица их светились радостью. Им удалось поговорить с настоящими русскими, советскими людьми. Искренность и радость их были неподдельными. Попрощались. Сели в машины. Машина с послом и еще одна уже успели отъехать. Я что-то замешкался, прощаясь с любезными старичками, и не пожалел, потому что тогда произошло примечательное событие, прочно врезавшееся в мою память…

Разбрызгивая лужи, оставшиеся после прошедшего с утра холодного осеннего дождя, к нам на скорости подлетело такси. Вышел высокого роста представительный старик с внешностью Федора Ивановича Шаляпина. Стоявшие у нашей машины старички дружно приветствовали его как хорошо знакомого. Он, как и Шаляпин на известной картине Кустодиева, был не в шубе, но в роскошном, старинного покроя длиннополом пальто. Правда, вместо меховой шапки, как у Шаляпина на картине, его голова была покрыта широкополой черной шляпой. Но весь облик — лаковые туфли, прикрытые белыми гамашами, сучковатая палка-трость, белая манишка (правда, не совсем свежая) с черным галстуком-бабочкой, выглядывавший из-под пальто черный смокинг… — ну, вылитый Федор Иванович! Старик моложавой походкой быстро приближался к нам. Мы вышли из машины. Рокочущим, приятного тембра голосом он громко приветствовал нас и крепко пожал нам руки. Тут я заметил, что белая манишка надета у старика на голое тело, а лицо порядочно заросло несколькодневной седой щетиной. Рокочущий голос продолжал:

— Я сегодня ночью вернулся из Базеля. Давал концерт нашим русским. Старушки позвонили мне слишком поздно. Я едва застал вас здесь. Жаль, что вы уже уезжаете.

Стоявшие рядом милые старушки охотно пояснили, что это знаменитый, лучший в Европе церковный бас. Назвали фамилию. Нам она была неизвестна. Старик-бас тем временем торопливо, боясь, что мы уедем, не выслушав его историю, стал говорить о любви к России. О том, что его родной младший брат, главный инженер крупного завода на Урале, недавно награжден орденом Ленина, о чем он сам прочел в советской газете «Правда». Что он не переписывается с братом, для которого давно исчез во время Гражданской войны в России. Что не может умереть, не повидав перед смертью свою Родину, и т. д. и т. п.

— А чего же вы боитесь? Приезжайте!

Старик ответил, что Хрущёв (он так и сказал) не простит его, всю Гражданскую воевавшего против советской власти. На его совести много загубленных русских душ. Он участник «Ледяного похода» [38]. После разгрома белых армий бежал в Польшу, где еще несколько лет командовал казачьим эскадроном в 30-тысячном отряде, ожидавшем приказа о наступлении на Москву, которое так и не состоялось.

Мы стали торопиться и, попрощавшись с «Шаляпиным» и милыми старичками, сели в машину. Окна салона автомобиля были открыты. Когда машина тронулась, старик-бас вытянулся по-военному, молодцевато приложил руку к шляпе и, повернувшись к нам лицом, громко запел, широко открывая рот и удивляя тембром и мощностью своего голоса. Бас у него действительно был шаляпинский. Пел проникновенно, наверное, от всего сердца. По его небритым щекам текли слезы.

Широка страна моя родна, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек…

Машина проехала уже приличное расстояние, а в открытые окна все еще проникал его рокочущий бас, вызывая в нас щемящую грусть…

Я впервые так ощутимо близко столкнулся со старой русской эмиграцией, почувствовал духовную обреченность этих бывших врагов советской власти, бежавших из «красной России», но оставшихся до конца своих дней русскими людьми, не потерявшими любовь и тяготение к своей Отчизне.

Р.S. Проверка показала, что старик-бас говорил правду. Он был действительно активным белогвардейцем и имел брата, награжденного орденом Ленина, в служебной анкете которого в графе о родственниках значилось: «Имею брата, пропавшего на фронтах Первой мировой войны».

Летом 1960 года мы с женой Аллой выехали в очередной отпуск, как мы тогда говорили, в Союз. Я не помню, где мы тогда отдыхали, но, уладив все свои рабочие дела на Лубянке и на Смоленской площади [39], подались на юг.

Обычно уезжавшие на длительное время из Берлина сотрудники посольства оставляли ключи от квартиры у близких друзей — мало ли что могло случиться за время отсутствия хозяев. Мы отдали ключи Олегу Сергеевичу Панину, с семьей которого дружили.

В отпуске мы услышали печальную весть — умер первый президент Республики с 1949 года, то есть со времени образования ГДР, ветеран коммунистического и рабочего движения и Коминтерна Вильгельм Пик. Помянули добрым словом заслуженного и уважаемого коммуниста. Нам было искренне жаль старика — верного друга Советского Союза…

Вернулись в Берлин. Потянулись как всегда напряженные рабочие будни. Прошла пара недель, и неожиданно возникла необходимость облачиться в представительский черный костюм. Почему именно, не помню, но не в связи с чьей-то смертью и печальными проводами в «последний путь» или участием в каких-то важных протокольных церемониалах, но, в общем, было что-то официально-торжественное. Следовало быть в «черной паре». Времени для сборов было мало. Приехав домой переодеться, я извлек из шкафа свой «особо торжественный» костюм и начал облачаться. Надев свежую белоснежную сорочку, «выходные» и, как положено, слегка приношенные черные ботинки, тщательно вывязав спокойных тонов галстук, я медленным движением надел пиджак и… обомлел! Он был явно с чужого плеча. Не мой пиджак! Он принадлежал полному человеку и был однобортным. Этикетка на подкладке свидетельствовала о пошиве этой вещи в правительственном ателье Панкова [40]и ни о чем не говорила, так как почти весь дипломатический состав посольства шил именно в этой мастерской черные представительские костюмы. Да и пошивочный материал был у всех одинаковый — лучшая ткань в те годы датского производства. Вроде мой пиджак и в то же время — не мой! Тогда я еще не имел «пивного» брюшка, а приобретенные в Берлине несколько килограммов лишнего веса не имели даже намека на полноту и не портили пока еще сохранившейся спортивной стати. Нет! Пиджак был явно не мой. Он был сшит на солидное брюшко, хозяин которого был весьма и весьма тучноват.