Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Будет ей двойная радость. Наташа одинокая, хозяйственная, трудолюбивая женщина.

И тут мне вдруг снова открылось будущее: Наташа займет моё место в нашем доме. Ну и пусть. Для моего Петра она будет хорошей женой. С ней он будет счастлив. И она тоже. Всё встанет на своё место.

Все-таки как ещё сильно человек зависит от природы! Спряталось солнце, загудел осенний ветер, поползли по небу свинцовые тучи, и падает настроение человека, разливается беспричинная тоска по душе, шевелит какие-то неясные сомнения и тревоги, навевает грусть о безвозвратно потерянной радости, о безвозвратно ушедших друзьях.

Хочется иногда прочитать первые страницы дневника, но, как от чумы, бегу от этого желания.

Огромная рана стала, как будто, чуть-чуть затягиваться тонкой прозрачной кожицей, готовой вот-вот прорваться. И я боюсь, страшно боюсь тронуть эту кожицу и снова открыть рану. Всё время, кажется, откройся эта рана, и кровь хлынет таким потоком, что мне уже не будет спасения…

Фу, какие тоскливые мысли, и всё это из-за погоды. А может и ещё из-за чего?

Сходить, узнать, как у Равиля дела, сказать, что написала о нём в «Удмуртскую правду».

Какое это счастье, когда в душе весна! Шесть лекций среди коллективов, пять хороших статей в «Победу», две в «Удмуртскую правду» — все это за апрель месяц. Хорошо! Душа поёт, ликует и, кажется, нет для человека такого трудного дела, которое он не смог бы сделать в этот период радости и вдохновения. Все болезни куда-то отступают далеко назад, а душа творит и творит. Одна за другой рождаются мысли, обгоняя друг друга, они ложатся на бумагу в стройный ряд. Не надо выдумывать, не надо вымучивать. Всё рождается легко и свободно. И тут же появляется непреодолимое желание передать людям всё, что родилось в душе. И пусть ветер с шумом летит мимо окон, врывается в оконные щели, пусть робкие снежинки порхают в воздухе, пусть серые тяжёлые тучи виснут над посёлком, больше уж снова нет тоски и тревоги в душе. Эх, в коллектив бы какой-то весёлый сейчас, туда, где счастливые люди, где радость бьёт через край!

Я возвращаюсь с лекции. Неторопливо навстречу вышагивает по грязи Корякина Н.С.

— Вы это куда ходили?

— Лекцию проводила на раскройном участке.

— Вам что, платят за это сколько-нибудь?

«Платят, платят бодростью духа, радостью, самым хорошим весенним настроением», — хотелось сказать мне ей, да разве поймёт? Не поймёт, что в жизни есть то, что никакими деньгами не измерить, что выше самой дорогой цены, что есть самая высокая радость, бесценная радость, и имя этой радости — вдохновение.

Ничего не сказала я ей этого. Просто ответила:

— Нет, не платят. Но у меня есть возможность больше читать, больше знать, и раз я узнала что-то новое, я должна передать это людям.

— Ну да, конечно, — соглашается она.

Дома звонит К.А. о будничных житейских делах. Любовь Андрияновна приглашает на цехком для разбора поведения её мужа.

И я разговариваю об этих будничных делах, иду на цехком, а душа поёт, и чувствую я себя такой богатой, что богаче всех. И каким бедным и жалким кажется человек, для которого единственное удовольствие — выпить.

И снова вспоминается:

«Если это тебе доставляет удовольствие».

Ну и пей на здоровье, если тебе это доставляет удовольствие.

Какие мы все-таки очень разные люди, такие разные, какими никогда не бывают брат и сестра.

Что может быть хуже обманутого доверия! Ты идешь к человеку с добрым словом и приветом и не думаешь совершенно о том, что в это время он обманывает тебя и потешается над тобой, что сумел провести, обмануть твоё доверие. Ох, как тяжело бывает, когда узнаешь об этом.

Как только устанавливается доверие, мой благоверный снова начинает попивать. Я узнаю об этом, следует размолвка, перерыв в выпивках. Снова будто проникаешься доверием и снова обман. Сейчас такой обман как никогда сильно ранит ничем не защищённую душу. И мечется она, не зная, где найти себе место не земле, где обрести покой. Как же трудно жить одинокой!

С детьми, с мужем и …одинокой. Кажется, встреть я человека, который так же, как я, осуждал бы пьянство и боролся с ним, я сразу бы прониклась к нему уважением и доверием, наверное, сразу же к нему потянулась бы душа…

Наступает первое Мая. Хочется в этот день чего-то радостного, светлого, весёлого. Будет хорошая погода, уйдём с Толиком и Вовкой в лес. Посмотрим, как тянутся из земли нежные росточки, как набирают почки, готовые удивить свет чудесной красотой своих первых молодых листочков, как березка торопится украсить себя серёжками.

За теми, кто живёт и работает рядом, люди замечают всё.

И как важно вызвать человека на доверительный разговор! Разве я узнала бы эти замечательные мысли Меньшикова Геннадия Д., не будь бы этого доверительного разговора:

— Я же понимаю, что если я пришел на работу, я должен отдать всё, что могу, создай мне только для этого условия, а мне начинают доказывать, как маленькому, что я должен работать и смотрят на нас, как на лодырей, которые только и думают, как от работы уйти. Обидно это. Я сам переживаю в душе, если что не ладится.

Геннадий — наладчик новых автоматов на стеклозаводе. Говорит как-то смущённо. Очень боится, что его могут счесть за хвастуна, и разговорился только под конец. Стоит подойди к человеку доверительно, и он раскроется тебе весь.

— Мы обычно устраняем аварию, а ведь важно, чтобы не случилось она, предотвратить её, — говорит он. — Когда работаем хорошо, никаких совещаний не бывает, а как случится что, так и забегают.

— Скажите, а Обухов Г.И., как главный инженер помогает вам в работе?

— Да что он может помочь, когда я больше его знаю. Ему скажешь что, он и внимания не обратит, а ведь каждая мелочь может помешать нормальной работе. Он все по старинке старается. А что нам, как раньше работали, ты скажи нам, как сейчас надо работать. Вперед надо смотреть, а не назад.

Я его слушаю и удивление, и гордость за него рождается в душе. Как-то меняется и отношение к нашей молодёжи, к нашей смене. Хорошая, здоровая смена!

— Обухов, что Обухов, — продолжает Геннадий, — он умеет распорядиться, навести порядок. Ему бы самое дело быть начальником смены, но не главным инженером. Там бы он был на месте.

Нет, не сверху, а в самом рабочем коллективе виднее, куда кого поставить.

А Геннадий уже дальше говорит своё наболевшее:

— Хорошо, когда руководитель трезвый и умный. С ним работать легче. Если бы нам начальника смены дали Славу Шуклина. К нему не придешь на работу пьяный. Чуть что, он уж сразу носом поводит.

Вспомнилось, как-то приехал из редакции Семёнов. Хотел написать о ком-нибудь из рабочих в газету. Я зашла в контору как раз тогда, когда они с Обуховым перебирали, о ком написать в газету, и не нашли никого. А сколько вот таких на заводе рабочих, незаметных, скромных, которые порой и молчат-то только потому, что обрезают их на первом слове. Остаётся только обида на душе, что не поняли, не поддержали. «Ведь дело говорил, не для себя, для производства лучше хотел сделать, а меня…. Эх, да что там говорить!»