Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

А то женщина на трактор — пожалуйста, хоть это совсем не женское дело, а к руководству — без тебя обойдёмся, не твоё тут дело.

А все-таки интересно как: взял-вписал, взял-вычеркнул. Так легко, не советуясь с народом, не спрашивая его мнение. Отсюда и такое пассивное отношение к выборам, а избранного депутата забывают через несколько недель, потому, что нигде о нём не поговорили, не поспорили, не отстояли, не подумали.

Больничная палата, как одиночная камера. Лежала в ней почти целую неделю, оторванная от всяких дел. Тихо, покойно. В определённые часы приносят еду, в определённое время безжалостно колют пенициллином, побаливает ухо.

Бесконечное лежание на больничной постели и думы…думы, как бесконечная река времени. Снова и снова вспоминается Валино письмо, жизнь моих отца и мамы и своя, полная постоянных материальных лишений.

Почему-то часто приходит на память стихотворение — песня, которую любила петь мама:

Вся моя жизнь кажется мне таким же цветком, выросшем на тюремном окне.

А за окном палаты цвела своей красотой природа, летали тонкие пушинки одуванчика, с бледно-голубого небосвода посылало свои щедрые лучи солнце — лучи для всех.

В памяти перебирала всех своих знакомых и близких и не находили ни одного, к кому бы меня влекла душа. В душе мрачно, как в осеннюю ненастную погоду….

В моей общественной деятельности и в корреспондентской работе снова наступает перерыв. Даже газеты читать не хочется. Только радио по-прежнему слушаю по утрам.

Постоянно говорю себе: «Ну чего ты мечешься, чего ты ищешь? Может, и жить-то тебе осталось немного, а ты всё мечешься. Пора уже и успокоиться.

И я успокаиваюсь, вспоминая судьбу того тюремного цветка в песне.

Не у первой у меня и не у последней так неудачно сложилась жизнь.

Каждому своя судьба. И все-таки тяжело одиночество, душевное одиночество….

— Знаешь, Петр, кто бы был тебе хорошей женой? — как-то сказал я своему благоверному.

— Кто?

— Наташа Быкова. Трудолюбивая, хозяйственная.

— Давай-ка, не болтай, чего не надо.

— А что? Самая подходящая тебе жена. Не то, что я, непутёвая.

А вчера он мне говорит:

— трудно все-таки одному. Везде надо успеть. Я вот думаю, как только Наташа одна справляется.

«Значит, думал без меня о ней, значит, не исчез бесследно мой разговор о ней», — с каким-то непонятным удовлетворением подумала я.

— Вот бы, вы с Наташей жили! Наташа любит хозяйство и ты тоже.

Мои слова он уже принимает без всякого недовольства.

— Да уж, у нас бы круглый год мясо было.

— Ну вот. Вырастут наши сыновья, я буду ездить, а ты бери Наташу. И выпить она бы стала давать, немного, с устатку. С устатку она и сама немного любит выпить.

— У нее губы синие.

— Ну да! Сказал тоже. Как будто бы я уж какая красавица. При чем тут губы?

— И живот большой. Скоро не доберешься.

— А что, у меня маленький что ли? Ничуть не меньше, чем у неё, — смеюсь я.

— Сначала сыновей ещё вырастить надо.

— Правильно, Пётр.

— Хороших ты мне сыновей народила, жена, — удовлетворённо говорит он.

— То-то вот. Значит, не напрасно мы с тобой вместе жизнь прожили. Мы ещё гордиться будем нашими сыновьями. Едва ли бы у тебя были такие сыновья от другой жены, как от меня.

Да, нам надо ещё вырастить наших сыновей. А там…видно будет.

Итак, главное — наши сыновья. Поменьше разговоров с Петром о будущем, побольше о настоящем. Да он и не любит и не умеет жить будущим, живёт сегодняшним днём.

Ну, а мне…. Разве мало тебе, Анастасия Николаевна, приходилось отказывать себе для пользы людей? Ты умеешь это делать. Умеешь употребить свою духовную силу для поддержки более слабого. Я сохраню своё влияние на отца и детей до конца пребывания их в семье.

«Вы сильный. Вы сильнее меня, и в Вас я черпала духовную силу» — как-то писала я В.Г.

Нет, не в нём, а в моей любви к нему черпала я духовную силу и поддержку.

Этой моральной поддержки у меня больше нет.

Ну что же. Создались объективные условия для проверки своей собственной силы.

Посмотрим, Ан. Николаевна, что за человек ты будешь дальше.

А пока — прежде всего — дети. Жить для них, пока не встали на ноги. Свобода — после.

Давно вынашивала я решение поехать в то село. Зачем это мне нужно было?

Всё ещё жила где-то в глубине души надежда, что доброе чувство найдет понимание, потому что без этого понимания оно уже не могло больше жить в душе. Постоянно в мыслях своих я представляла себе, как вхожу в его кабинет, как он приветливо встречает меня, и начинается непринуждённый, откровенный, живой разговор, которого я так всегда жду, и без которого сохнет душа. В мыслях своих я мечтала о том, что докажу ему, как необходимо людям доброе, приветливое обращение того, к кому носят они в душе большое, радостное, светлое чувство, кого считает родным и близким, что не надо страшится этого чувства и стараться убить его, потому что это жестоко, бесчеловечно и не нужно.

Пусть бы жило оно в той душе, где родилось, согревало и радовало человека. Не теряла надежды, что он поймёт всё это.

Я открыла дверь его кабинета…. Сейчас я уже могу спокойно говорить об этой встрече и даже давать оценку всему его поведению. Тогда было не до этого.

…Сразу бросился в глаза просторный кабинет и большой портрет В.И. Ленина на стене, выполненный черной краской на белом фоне, а под ним он….

Я никогда не забуду лицо и фигуру сидящего передо мной человека. Не радость встречи с человеком, прибывшим из родных мест, где живут его родители, а удивление, растерянность и страх увидела я на его лице. Он даже как будто сжался, втиснулся в кресло, лишился от неожиданности дара речи. Бог ты мой! Какой ужас! Пришёл живой человек с живой душой. Как это страшно для человека, сидящего на руководящем посту!