Александр Петрович Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 1

Тоже поживём, увидим.

После памятного письма от Марины снова встал вопрос о своих и чужих детях. Только раньше так делили детей мои коллеги, сейчас над этим вопросом размышляю я.

Вспомнилось утверждение одной из моих сотрудниц, что свои дети матери всё — равно ближе, чем чужие. Ох, как я протестовала тогда против этого утверждения! И действительно, ко всем детям я относилась одинаково, более того, и в душе своей не находила разницы между падчерицей Светланой и родными детьми. Всех считала близкими и родными, своими детьми. Даже сейчас, после всего пережитого, я не могу выбросить из сердца свою падчерицу, не могу забыть о ней и не думать. В душе она всегда стояла, и стоять будет вместе с остальными детьми. Только никому об этом я не скажу, ни с кем не разделю боли оскорбления, нанесённого мне её эгоизмом и неуважением. Пусть это останется на её совести.

Мог ли бы стать мне вот таким же чужим, какой стала падчерица, кто-то из рождённых мною детей? Да, мог бы, если бы воспитывался с самого рождения не мной. Но, рождённый мной, и воспитанный мной не может! В этом я глубоко убеждена. Родную мать никто не лишает воспитывать своих детей так, как она находит нужным, о ней никто не скажет, что она чужая своему ребёнку даже в том случае, если всё её поведение, отношение к своим детям наносит вред делу воспитания их, калечит души её детей.

У родной матери есть больше прав и возможностей воздействовать на своих детей, а потому родные дети более доступны к восприятию воззрений своих родителей. Да и у родных детей никогда не возникнет мысль, что у них бы могли быть другие родители, и они могли быть лучше, чем те, что у них есть.

Для них родная мать, по крайней мере, в детском возрасте, самый близкий и родной человек, самый большой авторитет. Потом она может стать и чужой, если дети увидят вред, который она нанесла им своим неправильным воспитанием и отношением к ним. Но пока они малы, любая мать для них — самое дорогое существо.

Светлана знала, что она не родная мне, об этом же и постоянно напоминали ей окружающие, и всякое замечание ей с моей стороны воспринималось ею как придирка к ней мачехи.

«Не родная, вот и придирается ко всему, всё ей не ладно», — постоянно читала я в её обидчиво насупленном лице. То же самое прямо было написано в её письме своей тётке по матери. Это убеждение, как щит, заслоняло её от моего влияния. Скептически относилась она и к моему одобрению в её адрес, всякий раз, про себя сомневаясь (я это прекрасно видела по выражению её лица) в искренности.

Дело ещё усложнялось тем, что такого же взгляда на неродную мать придерживался и отец Светланы, ставший моим мужем.

При таких условиях очень трудно добиться, чтобы неродные дети стали родными, близкими. Надо, верно, было обладать для этого какими то особыми качествами, которых у меня не оказалось. И вот результат: падчерица так и не стала для меня родной дочерью, как и я для неё матерью. Ничего не восприняла она от меня, от моей психологии, моего мировоззрения и потому осталась мне навсегда чужой, как ни горько мне сознавать это.

Ну что же, может быть, впереди меня ждут не меньшие огорчения и от родных детей, может и в них прорастёт что-то чуждое мне, посеянное кем-то другим. Знаю, в каждом из них обязательно будет (в отличие от падчерицы) что-то моё, но может быть и чужое. И всё-таки глубоко верю, что для каждого из своих детей я останусь родной, близкой, ни один из них не напишет никому что-то неуважительное обо мне, не научит и своих детей писать бабушке оскорбительные письма с упрёками в потере совести, как это сделала Светлана.

Зато как радостно слушать слова признательности от своих бывших учеников, видеть их уважительное отношение к себе! Знаю, что, сохранив в своих душах доброе отношение ко мне, они что-то взяли для себя и от моего мировоззрения и образа жизни, в чём-то, значит, я для них стала примером, как для меня, скажем, стала Александра Петровна Павлович, которая много хорошего, доброго заложила в душу. Как о родных, думаю я часто о Люде Бересневой, Люде Моховой, Гале Кудрявцевой и о моих других учениках, ставших мне родными.

У меня всегда было две семьи: одна дома, другая — класс. Я была со всеми искренна, только дети мои, постоянно общаясь со мной, знали лучше меня, мои сильные и слабые стороны, как и я их, своих детей.

По всему свету разлетелись мои воспитанники, и во многих из них живёт частичка моей души, моих мыслей и чаяний. Сознание этого радует и мирит меня со всеми огорчениями, заслуженными и незаслуженными, которых немало ещё, верно, будет на моём пути.

Идёт июль 1976 года. Июль любого года — самый тяжёлый и беспокойный месяц для жителей нашего посёлка, имеющих коров. Нелегко заготовлять корма вручную, да и зависит также заготовка в нашем индивидуальном хозяйстве, лишённом всякой механизации, целиком от погоды, да от нашей расторопности и проворства рук. Особенно тогда, когда погода не балует солнечными днями, и почти ежедневные дожди, как ныне, щедро поливают землю. Тут уже рви, да ухватывай каждый погожий час. И трудно бы пришлось нам, если бы не помощь наших детей. Каждый из них в меру сил своих и возможностей старается помочь нам в таких больших делах, как сенокос, заготовка дров, копка картофеля. С удовольствием отмечаю, что нет в наших детях стремления как-то избежать участия в таких делах, как сенокос, хотя уже все, кроме Володи, живут на стороне.

Ныне нам очень помогли Саша и Толя. Саша после сдачи экзаменов должен был в июле 20 дней отработать на практике, а к нам на каникулы приехать только в августе, но он попросил, чтобы практику ему перенесли на август, и приехал на сенокос. А у Толи с 15-го июля, как раз в сенокосное время начались экзамены. Их никак не перенесёшь и не отложишь. Но сын и тут нашел возможность помочь нам: два экзамена сдал досрочно, а потом приехал нам помогать. По утрам готовится, а днём шел на луга. Приготовится, съездит, сдаст, и опять к нам. И удивительно, что все пять экзаменов сдал на «5». Ну не молодец ли? «Очень способный юноша» — прочитала как-то я в его характеристике, данной ему по окончанию 10-го класса. И тогда же уточнила про себя: «Не только способный, сколько очень трудолюбивый юноша». Таким сыном перед кем угодно и погордится можно.

Было хорошо и то, что ни выпивок, ни запаха табака во всё время пребывания детей в доме не было. Отец, правда, понемногу потягивал, но знала об этом только я. Детям за выпивкой он не показывался и тем более, конечно, её не смаковал.

— Молодцы, сынки! — одобряла я. Ну что бы мы без вас делали?

А они и рады этой похвале. И было бы всё хорошо, если бы не разный подход к воспитанию детей у нас с мужем. Не думает совсем наш отец о моральной стороне дела, о том, чтобы жило и укреплялось в детях чувство долга, прежде всего, перед нами, их родителями, вскормившими и воспитавшими их. Чтобы они стремились сделать для нас всё, что в их силах, не из каких-то материальных соображений, а из чувства этого долга, не дожидаясь какой — то особой платы за свою помощь. Воспитаем чувство долга перед нами, будет оно и перед страной, и перед всеми людьми.