Игорь Рабинер - Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников

Помню, как первый раз столкнулся с русскими. Я работал вторым тренером в юниорской команде, где были собраны все лучшие игроки провинции Квебек. И в декабре 1956 года к нам приехала взрослая сборная СССР. Первый матч был в Оттаве, на чрезвычайно старом катке, очень-очень узком. Он был построен еще в 20-е годы, когда в основном площадки еще были прямоугольными. Оттава сделала ее в форме яйца, и за воротами вместо прямого борта в 24 фута ширина составляла всего 12!

Советские парни, помню, приехали с большими дырками в носках. Их клюшки были тяжеленными, намного увесистее наших. Их форма была ужасно некрасивой. Помню огромных защитников Сологубова и Трегубова, им было 26–28 лет — настоящие мужики. У нас семерым или восьмерым было по 18, но кое-кто уже дебютировал в НХЛ.

Из-за такого катка мы использовали много игроков. На подобном льду тяжело играть, если ты не привык. Русские приехали с утра покататься на 15–20 минут, чему никто не придал значения, поскольку их вообще не знали. А потом вышли на игру, и они вообще не отдавали нам шайбу! Нас разгромили — 10:1. Но генеральный менеджер нашей команды, великий, гордый и умный человек, сказал, что мы должны сыграть с этой командой еще раз, уже на площадке другого размера.

Переехали в монреальский «Форум». Наш менеджер был так разочарован, что мы взяли еще группу игроков из провинции Онтарио, лучших юношей «Торонто Мэйпл Лифс». Три дня спустя сыграли с русскими на катке нормального размера и опять проиграли — 3:6. Это были две первые встречи, когда я вживую увидел советский хоккей, построенный на контроле шайбы, и запомнил его навсегда. И этот хоккей ассоциируется у меня с именем Тарасова, потому что идеи, которые он излагал в нашей беседе, полностью соответствовали тому, во что играла эта команда еще в 56-м году ».

Явно большую известность Тарасова, чем Чернышева, их взаимоотношения мы обсудили и с нашими легендами, работавшими при этом штабе.

« Тандем у них сложился уникальный , — говорит Якушев. — Две противоположности по характеру, дополнявшие друг друга. Тренировочный процесс вел Тарасов, а игру — Чернышев. Почему о Тарасове говорили больше? К нему обращались журналисты, он часто давал интервью. И ответы у него, человека харизматичного, всегда были нестандартные. То, что нравится прессе. Поэтому журналисты и старались больше с ним общаться и о нем писать ».

Вот что по этому поводу думает Михайлов:

« Тарасов был всегда на виду и на слуху — тем более что и ЦСКА звенел. Чернышев же, будучи великим тренером, находился в тени. Если бы из них сделать одного человека — это был бы супер-пупер тренер! Учебно-тренировочным процессом всегда руководил Тарасов, а игрой — Чернышев. По складу характера Аркадий Иванович был намного сдержаннее — именно чтобы управлять игрой. Они же не по своей воле соединились, их свели в тандем руководители. Поняли, что им все равно работать вместе ».

Татьяна Тарасова рассказывает:

« Почему таким успешным в сборной оказался именно тандем папы с Аркадием Чернышевым? Я что, профессионал в этом деле? Папа — он практик. И занимался в основном тренировочной работой. Не только армейцы, но и динамовцы, и спартаковцы все равно на нем воспитаны. У Аркадия Ивановича были другие функции. Но папа с Кадиком находили общий язык — он так его называл. В этой связке у каждого была своя миссия.

Папа, хоть формально и помогал Чернышеву, не чувствовал себя обиженным, поскольку каждый день вел тренировочный процесс. Его игроков в сборной было больше всех. Когда он говорил, что Евгений Мишаков с тяжелейшей травмой, практически несовместимой с жизнью, забьет решающий, и поэтому его надо брать и ставить — его брали и ставили. И Мишаков забивал.

Они были двумя разными людьми, но болеющими за одно дело. И отношения с папой у них были очень хорошие, уважительные, кто бы что там ни говорил. Семьями встречались (жену Чернышева звали Велта), выпивали-закусывали. Из рюмочек вино пили. Да-да, из рюмочек! И ко мне Аркадий Иванович как к родной относился. Я же динамовка. Сыновья его для меня — как родные. Мы дети одного поколения. У Тарасова и Чернышева и могилы рядом… »

В 1969 году Тарасов, не согласный с судейским решением в пользу «Спартака», увел ЦСКА со льда в присутствии Леонида Брежнева.

Армеец Михайлов говорит:

« Считаю, правильно увел. Командир сказал покинуть площадку — мы и ушли. Но потом заставили вернуться. Если бы Тарасов не дал команду на возвращение — никто бы туда не пошел. Люди из федерации хоккея приходили — не помогло. Но потом пришел представитель (Михайлов поднимает голову куда-то ввысь): « Начинайте!» Тут уже деваться было некуда ».

У спартаковца Якушева, разумеется, другая точка зрения. На вопрос, что он вспоминает о том легендарном матче, «Як-15» (таким было прозвище мощного форварда красно-белых) с улыбкой отвечает:

« То, что «Спартак» после него стал чемпионом. Шока от тарасовского решения не было: мы знали его характер и могли предположить, что он способен такое сотворить. Во всяком случае, никто особо не удивился. Да, на игре был Брежнев — и, чтобы игра продолжилась, к Тарасову в раздевалку приходил председатель Спорткомитета СССР Сергей Павлов. Тарасов категорически отказывался, и 40 минут игра не возобновлялась. Не знаю уж, какие аргументы пошли в ход, но в конце концов он согласился играть. Даже несмотря на то, что гол не засчитали, а ЦСКА за такое поведение тренера выписали две минуты штрафа ».

После тех событий с Тарасова сняли звание заслуженного тренера СССР, но потом вернули. Рассказ об этом его дочери — чистая литература.

« В 69-м, когда отец при Брежневе увел ЦСКА со льда в матче со «Спартаком», только заслуженного сняли. Я была на том матче со своей подругой Надей Крыловой, балериной Большого театра. После матча мы вышли из дворца и ждали его на улице. И видели то, о чем никто потом не говорил и не писал. Когда он вышел и хотел идти к машине, то вся площадь перед ареной в такт качалась. Она была заполнена спартаковцами, и они стояли плечом к плечу. И был страшный, тяжелый гул.

А машина находилась в самом конце дороги, у елок. Идти было некуда. Но папа, не поднимая головы, пошел. Мы — за ним. И вот он шел, и вся эта площадь перед ним раздвигалась. Он шел как корабль, как ледокол. Ни звука. Со всех сторон подпрыгивали, вырывали у него клочья волос. А кто-то до брови достал вообще, чуть ли не до глаз. Никакой милиции там не было. Но он ни на что не обращал внимания, был как каменный. Шел, мы — за ним, и плакали, потому что на наших глазах у него вырвали почти все волосы.