Игорь Рабинер - Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников

И спортивное воспитание дочери со стороны Анатолия Владимировича было ничуть не менее жестким, чем по отношению к игрокам ЦСКА.

« Правда ли, что отец каждый день выгонял меня маленькую на зарядку даже в лютый мороз? Правда. И это не экзекуция. Папа же опережал время. И понимал, что я способная. Видел, как бегаю, прыгаю, какие у меня ноги быстрые — не как сейчас. И я делала то, что он считал нужным. Конечно, какой ребенок будет делать это с удовольствием?

Плакала ли при этом? У нас не принято было плакать. Даже когда могли лупить — это сейчас нельзя, но ничего страшного, за вранье положено лупить. Нет, не папа. Мама. А с зарядкой — вошло в привычку. Ты бежишь, тебе холодно, а папа смотрит с балкона и говорит: «Надо бежать быстрее — и будет теплее». Хоть в Новый год, хоть в день рождения. Для меня потом 31 декабря заканчивать тренировку в 22.30 не было никакой проблемой.

Кое-что мы от него, конечно, скрывали. Например, мы с сестрой рано начали курить. С бабушкой, папиной мамой. Если бы папа это узнал, то вместе с ней отправились с пятого этажа в свободном полете. Бабушка усмехалась: «Ой, девки, мать с отцом узнают — меня убьют!»

Мы бабушку просили: «Скажи отцу, что тебе курить нечего. Пусть он «Мальборо» из Канады привезет!» А то она курила «Прибой» и «Север». Говорила папе: «Толь, папиросы стали совсем плохие. Говорят, у них на Западе появились какие-то хорошие сигареты, «Мальборо» называются, что ли. Привези хоть попробовать на старости лет». Он привозил. Пробовали заодно и мы. Папа об этом никогда не узнал.

А так-то он к нам и пальцем не прикасался. Это маму я выводила из себя, и она могла меня отлупить, когда я в очередной раз от няни убегала. Но папа — нет.

Что касается воспитания, то однажды, когда мне было лет восемь, вот что случилось. У нас с сестрой были обязанности по уборке квартиры. Мама работала в пищевом институте на кафедре физвоспитания, и мы с Галей убирали по комнате. На мне была спальня. В тот день вся семья выезжала в Ленинград. Папа сказал, что есть три свободных дня, и он повезет всех показать этот город, где я никогда еще не была.

Приходит мама с работы, проверяет, как мы убрали, — и залезает под шкаф. А там я не мыла. После чего состоялся недолгий семейный совет. В результате трое — родители и Галя — сели в машину и поехали в Ленинград. А я осталась. Бабушка говорила им с балкона: «Звери!» Но обсуждению это не подлежало.

Нет, не плакала и не обижалась. С детства у нас в семье был лозунг: «Ищи ошибки в себе». Тяжеловато жить, когда почти всегда ты виноват. Но так, мне кажется, правильней. А бабушка мне тогда дала мелочь на мороженое… »

После такого рассказа неудивительно, что даже из детей Тарасов воспитывал великих игроков. Капитан сборной СССР следующего поколения Вячеслав Фетисов рассказывал:

« Это он, величайший педагог, оратор, психолог, философ, сумел вселить в меня уверенность. Он приходил в детско-юношескую школу на собрания нашей армейской команды 1958 года рождения и приводил с собой пять игроков ЦСКА, на которых мы молились. И общался с нами. Так что главные понятия — честь флага, подвиг товарища, плечо друга — для нас были не пустыми словами. Когда они исходили из уст великого человека — очень многое для меня значили. Поэтому в майке ЦСКА я ни одного турнира не проиграл. Хотя состав нашего года был не таким уж и звездным, а соперники — непростыми ».

Тарасова, как вы уже поняли, очень ценили в Америке. Татьяна Анатольевна в деталях рассказала, как не раз была тому свидетелем.

« Какой документальный фильм американцы сняли о папе! Он все премии там завоевал. И, полностью посвятив себя хоккею и всем своим изобретениям в нем, цену себе, конечно, знал. Вообще, мне кажется, каждый человек, который делает что-то серьезное, знает себе цену. И поэтому не обращает внимания на мелочи.

За океаном люди все о нем понимают и ценят. Это радостно, но обидно. Помню, Галя с отцом ездила в Бостон, я уже работала в Америке с Ильей Куликом. Был сбор профессиональных тренеров, 500–600 человек. И папу туда пригласили. Он очень сильно хромал, ходил с костылем. Но решил, что на сцену выйдет без костыля.

Галя его нарядила. Мы очень волновались. Открылась дверь — и он пошел. Пожилой гений. Как по воздушной подушке. Весь зал встал. И стоял — сорок минут. Мы с Галькой плакали, как никогда в жизни. Папа был в белой безрукавке, чтобы живота не было видно. И вот он стоит — и все эти выдающиеся канадские тренеры ему рукоплещут. Потом он их потихонечку-потихонечку усаживал.

Мне показалось, что это был зал огромных людей. Огромных и ростом, и душой. Хоть они и с другого континента, говорят на другом языке, придерживаются других правил жизни. Но они были благодарны папе за то, что в своих книгах он подсказал им пути развития игры, придуманной в их же стране. И это при том, что в книгах написано не все, потому что он боялся выдавать секреты Родины!

У мамы сохранился экземпляр контракта в Северной Америке на издание его последней книги. В пункте «условия оплаты» папа написал: «По результатам труда». Бессребреник. Он так никогда и не получил эти деньги. А когда его уже не стало, из Америки маме прислали пять тысяч долларов. В России, кстати, книга вышла только что. А мы с Галей в Бостоне плакали не только от радости за отца, но еще и потому, что все это хотелось бы иметь у себя в стране.

У него даже не было мысли уехать. Правда, он не знал, что ему предлагали «Нью-Йорк Рейнджерс» тренировать. За три миллиона долларов. Но он все равно бы не поехал. Не представлял, как будет секреты Родины выдавать.

Письма из Нью-Йорка поступали, но до него они не доходили. Однажды — это случилось через несколько лет после того, как его убрали из ЦСКА и сборной — ему позвонил Арне Стремберг (многолетний главный тренер сборной Швеции. — Прим. И.Р .) и говорит: «Анатолий, во всех газетах написано, что «Рейнджерс» тебе предлагает контракт. Мы все тут в ужасе, что ты не работаешь. Пишут, что ты болен и отказываешься. Чем ты болен, Анатолий?» Он только руками развел: «Ничем не болен. А я вообще не знаю, что мне кто-то что-то предлагает. Кроме Нинки, что она мне предлагает на обед ».

А ведь ему давали дом, машину, переводчика. Того, что в Америке никогда и никому не предлагали. ЦК КПСС же на все запросы отвечал, что Тарасов болен.

В конце 80-х его все-таки выпустили в Канаду — на операцию бедра. А меня с ним не пустили! Председатель Госкомспорта Марат Грамов сказал: «Вдвоем вы не поедете». Я пыталась возражать: «Он пожилой человек, никогда не оперировался. Я вас очень прошу! Хоть и с плохим английским, но буду за ним ухаживать. У меня есть пять тысяч долларов, только что полученных за золото Олимпиады в Калгари, готова ехать за свои деньги и быть рядом с папой». Не дали. И невозможно было объяснить, что и папа, и я, если бы хотели, давным-давно бы в Америке остались…