Игорь Рабинер - Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников

Несколько раз он умирал. Однажды, еще был грудничком, где-то в годик, его положили в больницу, и в один из приходов родителей маме говорят: «Готовьтесь. Не вытянем». И вот она идет по улице и плачет, заливается. Вдруг какая-то старушка к ней подходит и спрашивает: «Дочка, ты чего плачешь-то?» Мама: «Сыночек у меня в больнице очень плохой, сказали готовиться».

А она же до последнего по-русски очень плохо говорила, ее еще понять надо было. Но бабушка эта не просто поняла, а сказала: «Не расстраивайся. Все с твоим мальчиком будет хорошо, вот увидишь. Завтра уже будет другое дело». А он лежал, не вставая.

На следующий день мама на заводе, папа в больницу идет. И глазам своим не верит: Валерка в окно смотрит! Врачи говорят: «Кризис прошел». С того момента он пошел на поправку, а мама стала очень суеверным человеком.

В 13 лет очередная ангина — и вот такие последствия. Мы жили в коммунальной квартире на 25 человек. И все соседи знали, что Валера болеет, ему нужны тишина и покой. Оберегали — вы себе не представляете как».

Удивляюсь — неужели со всеми соседями по коммуналке сложились такие отношения? И ни с кем не было свар? Такого же не бывает. В нашем современном представлении коммунальная квартира — это «Воронья слободка» в описании Ильфа и Петрова.

«Со всеми, — отвечает сестра Харламова. — Любой национальности. У нас в квартире и испанцы были соседи — да-да! А одна семья русская была бездетная, и, когда наши родители на работе, они столько внимания и тепла нам отдавали! В окно кричали: «Таня, Валера, уроки делать!»

Помню, как мы переживали, когда Валера после болезни первый год в пионерлагерь поехал. Врачи же ему запретили всякие нагрузки, и в медицинской карте это все было написано. А он же без ума был от футбола, баскетбола. Такой подвижный — и ничего нельзя, все запрещали. Мы с ним вдвоем плакали из-за этого. Слава богу, хоть в городки разрешили играть, и он выступал по ним на олимпиаде среди пионерлагерей.

А в сентябре, через полгода после болезни, он уже тихо-тихо пошел с ребятами записываться в хоккейную школу ЦСКА. И прошел отбор, в отличие от всех своих друзей».

Татьяна Борисовна считает, что, если бы не сложилось с хоккеем, брат стал бы… художником.

«Рисовать он с детства любил. И умел. Мы даже не думали, что он будет спортсменом, особенно когда болезнь с ним приключилась. Думали, будет художником. Срисовать один в один мог любую картинку. В школе раньше по биологии, природоведению надо было рисовать. Так все мои работы на школьной выставке были. При этом я карандаш в руках держать не умею. Я ему делала французский, он мне — рисование (смеется).

Когда брат стал взрослым, рисовал уже моему сыну. И стенгазеты в ЦСКА оформлял, редактором был. Писать он не умел, но по художественной части все было на нем. А еще я тогда работала на заводе, и он рисовал мне стенгазеты к Новому году. Все получалось очень красиво. Чувствовалось, что он помечен Богом. Чем бы ни занялся — везде бы многого достиг».

Кататься на коньках Татьяна с братом начали вместе — у своих русских, по папиной линии, дедушки с бабушкой на окраине Москвы, в дачном поселке Соломенная Сторожка.

«Папа с мамой работали на заводе — и, чтобы за нами было кому смотреть в течение дня, нередко отвозили нас к родителям отца. Причем папа был мотогонщиком, занимался спидвеем и часто доставлял нас в Соломенную Сторожку на мотоцикле. Помню очень вкусные бабушкины пироги на Пасху. А дед классный был! Мы к нему на работу бегали, чтобы рубль дал на то, на это. Бабушка об этих наших вольностях не знала, иначе заругала бы.

Дед всегда ходил на Валеркины игры. Как-то раз новые охранники его не знали. И не хотели пускать. Он им и говорит: «А ну-ка позовите моего внука, я ему запрещаю играть». — «А кто ваш внук?» — «Валерка Харламов». — «Ой, все-все, проходите».

Напором взял! Сергей Гаврилович жил с пулей в легких, полученной во время Великой Отечественной. И вынуть эту пулю было нельзя, потому что очень близко от сердца. Так с ней и умер, немного не дожив до 80».

Олимпиаду в Саппоро и Суперсерию-72, которые принесли внуку всемирную славу, дед Сергей застать, к счастью, успел.

Отец всю харламовскую карьеру сыновних матчей не пропускал, сестра ходила на матчи часто, но все же реже папы. А вот с мамой произошла отдельная история.

«Мама с определенного момента ходила на хоккей не более двух раз в год, — рассказывает Татьяна Борисовна. — После того, как в милицию однажды попала. Она так болела за сына и его команду, что на трибунах заваруха произошла. Кто-то крикнул: «Тут цыганка!»

В итоге ее даже спустили в отделение милиции, находившееся прямо во дворце. Она кричала: «Позовите моего сына!» Отвечали: «Да знаем мы ваших сыновей». К тому же у нее, когда волновалась, по-русски вообще ни слова было не понять. Валерке после игры сказали, что маму забрали в милицию, он пошел разбираться. С тех пор она приходила в сезоне только на две игры — первую и последнюю. Когда все еще только начинается — и когда уже все известно.

Она сама ходить на хоккей больше не захотела. А Валерка ей купил большой цветной телевизор. На пятый этаж эти 70 кг сам поднял и говорит: «Вот, мам, смотри». После тарасовских тренировок с отягощениями для него это была ерунда. Но, когда я сказала ему: «Валера, а что, если бы нас с тобой в детстве вдвоем отдали в фигурное катание и поставили в одну пару?» — он аж отшатнулся: «Нет, такую корову, как ты, я бы не поднял!»

Мы жили в Угловом переулке, а рядом у нас был Зуевский парк. И до того, как пошел заниматься хоккеем в ЦСКА, мы постоянно ходили туда кататься на коньках. Вдвоем, когда там уже никого не было. Но просто катались — он меня не поднимал!» — смеется сестра мастера.

Интересуюсь, принадлежит ли по-прежнему та квартира их семье.

«Нет, там другие люди живут. После гибели Валеры у меня и у родителей было по своей однокомнатной. А поскольку у них был пятый этаж без лифта и мама ходить уже не могла, Спорткомитет СССР предложил нам сдать эти квартиры им — и взамен дали нам одну, ту, в которой мы сейчас разговариваем».

Недоумеваю, почему на доме в Угловом переулке нет мемориальной доски — не в каждом здании, в конце концов, рос Харламов. Она отмахивается:

«Да ну. Сами мы не такие, чтобы пробивать. Правда, там, где Бегошка живет, во дворе есть огромная хоккейная площадка, и она вся в портретах Валеры. Все облагородили, стенд сделали, постоянно за ним следят.

Когда он был жив, никто и не знал, что я сестра Харламова. Много лет работала на Аэровокзале, ходила в форме, и когда, глядя на фамилию, у людей возникали вопросы, говорила — однофамильцы. До тех пор, пока однажды Валерка с Борькой (Михайловым. — Прим. И.Р.) ко мне не пришли.