Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

Сколько времени заняло все приключение, не помню, во всяком случае, мне казалось, оно продолжалось целую вечность. Перед этим не спал я больше суток, полсуток ничего не ел, очень устал, в голове шумело, и после всех переживаний соображал я плохо. А в лагере еще не было ни крыши, ни постели.

Вот так началась работа гидрометеорологического отряда на берегу Стур-фьорда в июле 1925 года. «Эвелина» не могла прийти за мной, так как у самого берега наскочила кормой на камень, искореживший винт.

Вот теперь, поев и отдохнув, я могу рассказать о составе береговой группы и устройстве лагеря.

С. В. Обручеву — геологу — помогали минералог Т. И. Горшкова и коллектор А. В. Кузьмин. Разведку на уголь должны были вести А. Н. Сидоров и И. Н. Козлов. Из состава команды «Персея» были высажены моторист на «Эвелину», матрос-повар и еще три матроса в угольную и геологическую партии.

Геологи разместились в двух отличных палатках. Обнаруженный английский домик затянули брезентом, там устроили кухню и поселили моториста с матросами. Мы с Казимиром поставили свою палаточку у самого моря, рядом с футштоком для приливных наблюдений. Отсчеты по футштоку мы делали в бинокль прямо из палатки. Кроме метеорологических и приливных наблюдений, мы выполняли аэрологические — запускали шары-пилоты. Для двух человек это была большая нагрузка. Так, футшток отпускал нас от себя не более чем на час, а в периоды смены полной и малой воды отсчеты производили через 10, а то и через 5 минут.

В своей палатке мы уложили на камни дощатые щиты и на них матрацы, привезенные с судна. Между импровизированными койками оставался проход немногим более полуметра. В изголовье между койками мы поставили шкафчик, вернее неструганый ящик с прибитой внутри полочкой. В палатке, сшитой из тонкой парусины и проницаемой для ветра, ночью бывало холодно, хотя незаходящее солнце круглые сутки просвечивало ее, — к утру в чайнике замерзала вода, а перед тем как обуться, сапоги приходилось разогревать над примусом. Высота палатки не позволяла выпрямиться во весь рост. На «шкафчике» стоял примус и прекрасно нагревал воздух, раздувавший палатку, как монгольфьер. Под коньком становилось жарко, как в бане. Натянув между стойками веревку, мы сушили там баранки, которые заменяли морские галеты. Баранки так высыхали, что рассыпались от легкого сжатия и были необычайно вкусными. На вертикальной стойке палатки висела заряженная винтовка на случай визита медведя. Несмотря на плотно зашнурованную «дверь», тонкая парусина — плохая защита от такого незваного гостя.

Раздув палатку горячим воздухом, мы ложились спать поверх постели в одном белье. Потом гасили примус. Через полчаса забирались под одеяло, а потом накрывали себя всем, что было, подходящим и неподходящим, и все же мерзли. Не реже чем через час приходилось вылезать из-под груды теплых вещей и делать отсчет по футштоку. Оставлять горящий примус на время сна мы боялись, но все же как-то однажды, промерзнув до костей, рискнули. Одна ночь прошла благополучно и в тепле, но в другую порыв ветра погасил примус. Из капсулы потек керосин, сначала на шкафчик, потом на полочку, где лежали продукты, и наконец в жестянку с лимонными корочками — полагавшимся всем нам конфетным пайком. Мы очень огорчились, но жестянку с конфетами почему-то не выкинули, а поставили на камушек возле палатки.

Питание у нас было обильным, но очень однообразным: каша, макароны, треска, изредка мясной гуляш с картошкой. Иногда так хотелось сладенького, а тут еще эта банка с корочками мозолила глаза. «Ах ты, чертова банка», — с досадой подумал я и подошел, чтобы пнуть ее ногой и отбросить подальше. А в банке так аппетитно лежали несъедобные конфеты. Дай попробую! Взял в рот — живой керосин, пососал и сплюнул. Оставшаяся во рту конфета показалась уже терпимой. Пососал еще и снова сплюнул. Совсем хорошо! И стали мы поедать корочки, а к легкому привкусу керосина скоро привыкли.

Как только устроили жилье, Казимир попытался наладить радиосвязь с помощью самодельного детекторного радиоприемника. На взятых с судна жердях натянули длиннейшую антенну. С персейским радистом Казимир заранее договорился, что в определенный час тот очень медленно будет передавать нам сообщения морзянкой. С видом заправского радиста Казимир надел наушники. Судя по его сосредоточенному лицу, он весь превратился в слух. Начал туда-сюда крутить ручки, выражение сосредоточенности сменилось растерянностью. Снял наушники и с горечью сказал, что ничего не слышит, предложил попробовать мне. Попробовал и я, тоже покрутил ручки с тем же результатом. Потом еще увеличили антенну, один конец задрали повыше, но так за время пребывания на берегу Китовой бухты и не услышали ни одной точки. Ни единым звуком Казимиров приемник не нарушил полярную тишину. Это было весьма неприятное обстоятельство.

Хотя по роду работы мы с Казимиром и были привязаны к лагерю, все же какой-то отдых и моцион были нам необходимы.

Сразу же за лагерем начинался крутой подъем на гору Китовую. В небольшой ложбине на ее склоне почти до вершины залегал фирновый снег. Из подобранного на берегу плавника мы соорудили примитивные санки и катались на них с этой горки. По крутому склону (градусов 45) мы летели со страшной скоростью. К сожалению, внизу, под склоном, снега не было, сразу же начиналась мокрая болотистая почва, и мы врезались в нее, поднимая фонтан брызг и грязи. Но все это бывало очень здорово!

Дважды удавалось поохотиться на озерках в боковой морене Уэльского ледника, где я видел много гусей. Крупной дроби у меня не было, а та, что имелась, оказалась очень скверной. Чтобы добыть гуся, на охоту надо было отправляться вдвоем: один прятался, а другой, обойдя озерко, нагонял к нему гусей, и как можно ближе, иначе дробь их не брала.

Я спрятался, Казимир стал нагонять. Но даже на безлюдном Шпицбергене гуси оказались не столь глупыми, как нам хотелось бы. После долгих стараний я первый раз убил только двух, хотя видел их множество.

Ощипали, опалили, выпотрошили, все как полагается. Но на чем жарить? У нас есть примус и две сковороды. Как и небольших птичек, которых я стрелял у лагеря, мы решили изжарить гуся целиком — надо только положить побольше масла.

Палатка раздулась от чудесного аромата жаркого, а на сковороде красовался великолепно обжаренный, румяный гусь. Казимир вонзил в него остро отточенный нож. И о, разочарование! Прожаренным оказался лишь тонкий верхний слой, а под ним совершенно сырое мясо. Но мы не огорчились. Разрезали птицу пополам, обглодали то, что изжарилось, а потом снова положили на сковороду дожариваться. Несмотря на наш промах, гусь был очень вкусным.