Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Тут политические разговоры кончились, ибо шумно и буйно вошел приехавший Николай Николаевич Евреинов со своей эффектной женой Анной Александровной. «Все, кто знал Евреинова, согласятся со мной, что для него самый подходящий эпитет — блистательный. Приходя в гости, он охотно брал на себя роль развлекателя. Для этой роли он был вооружен превосходно: фокусы, куплеты, каламбуры, анекдоты так и сыпались из него без конца. Он всегда чувствовал себя на эстраде… Без игры он не мог прожить ни одного дня», — так — совершенно правильно — характеризует Евреинова в своей «Чукоккале» Корней Чуковский. И тут с места в карьер Николай Николаевич поднес Крымову свою новую книгу с дарственной надписью, прочтя которую Крымов засмеялся и огласил гостям: «Я хотел бы быть Владимиром Крымовым, если бы не был Николаем Евреиновым».

Знакомя меня с Евреиновым, Крымов, разумеется, не преминул сказать, что я «только что из гитлеровского концлагеря», но для Н.Н. политика, видимо, была мало интересна. В ответ он театрально пустил какой-то каламбур. И все. По правде сказать, после дороги и «въезда в Париж» я хотел только спать в садовом домике. А тут надо сидеть и «поддерживать разговор».

Первым поднялся уходить А. И. Гучков. Прощаясь, он повторил, чтоб я обязательно позвонил и пришел поговорить. После его ухода, улучив удобную минуту, когда Н. Н. Евреинов рассказывал что-то «блистательное», я шепнул Берте Владимировне, что хочу уйти, и незаметно («по-английски») вышел в садовый домик и заснул там как мертвый.

За утренним завтраком В.П. меня поразил, неожиданно спросив: «У вас, Р.Б., денег ведь нет? А вам нужны на поездки в Париж. Вот я вам даю 30 франков», — и протянул мне деньги. Зная скупость В.П., я удивился, поблагодарил, говорю: «Большое спасибо. При первой же возможности я вам отдам…» — «Нет, нет, — встрепенулся В.П., — пожалуйста не отдавайте!» Я удивился еще больше. — «Как, не отдавать? Почему?» — «Да потому, что если вы отдадите, то можете потом попросить большую сумму, а мне будет трудно и неловко вам отказать, лучше так… не отдавайте…» Самостраховка была оригинальна, но напрасна: не такие у меня были отношения с В.П., чтоб я мог попросить у него денег. Но 30 франков были кстати.

В Шату В. П. рассказывал мне много интересного. Так, он рассказал, кто у него бывает. В.П. особенно любил сводить «полярных» людей. У него, например, завтракали вел. кн. Андрей Владимирович и известный лидер эсеров Николай Дмитриевич Авксентьев. За этими завтраками они очень сошлись. «Если б мы раньше знали вас, если бы знали, ведь тогда бы ничего рокового и не произошло, — говорил великий князь Авксентьеву, — но ведь мы вас не знали…» Андрей Владимирович был прав: горе было в том, что придворная знать не знала толком ни интеллигенцию, ни народ, а жила псовыми охотами, кафешантанами, приемами, карьерами, балами в своем замкнутом кругу «великосветья».

Авксентьев был прекрасный рассказчик, говорил В. П. За завтраком он как-то рассказал эпизод из времен, когда он был министром внутренних дел Временного правительства. Однажды заседание было назначено в нижнем этаже Зимнего дворца. Авксентьев пришел первым и, как только раздавался звонок, спешил открыть пришедшему дверь. Отворил раз, отворил два, а на третий старик дворецкий, прослуживший всю жизнь в Зимнем дворце, сердито отстранил его, наставительно сказав: «Не на то вы сюда посажены, чтобы двери отворять…» Больше Авксентьев, конечно, на звонки уж не вскакивал.

Бывали в Шату Бунин, Ходасевич, Цветаева, многие писатели. О Цветаевой Крымов сказал: «Ну, теперь Марина Ивановна совсем другое пишет! Вы читали ее „Хвалу богатым“?»

Я читал «Хвалу» и теперь понял, что М.И. наверное читала ее в Шату, у Крымова. Но «совсем другого» в «Хвале» не было, ибо «богатым» там поэтически наговорено довольно много некомплиментарного. И написана «Хвала» в двадцатых годах.

О Ходасевиче В. П. рассказал хороший эпизод. Я знал, что В.П. всегда хотелось (очень хотелось) войти в «настоящую литературу». В Париже таковой были «Современные записки». Но туда его не пускали, и как «нововременца», и как не писателя par exellence, a — дельца. Как-то сам В.П. говорил мне, что его приятель Аркадий Руманов (в свое время представитель «Русского слова» в Петербурге), которого Зинаида Гиппиус прозвала «тротуарная орхидея», сказал старому знакомцу Крымову: «Нет, В.П., нас с вами туда (в „Сов. зап.“) никогда не пустят, мы ведь меченые», — и В.П., рассказывая это, улыбался. Но все же он как-то попросил Ходасевича написать в «Современных записках» отзыв о его книге «Сидорове ученье». Вскоре кто-то В.П. передал, будто Ходасевич говорил: «За три тысячи франков — напишу». В.П. решил поймать на этом Ходасевича. И встретив его на русском литературном балу, здороваясь, сказал: «Владислав Фелицианович, мне передали, что за рецензию обо мне вы хотите три тысячи франков?» На что Ходасевич спокойно ответил: «Вам сказали неправду. Я хочу пять». Крымов весьма оценил это остроумие Ходасевича и, рассказывая, смеялся. Рецензии в «Современных записках» так и не было.

О Бунине В. П. рассказал, что этого высокого гостя он угощал в Шату каким-то дорогим шампанским. В ведерке на стол подали две бутылки. Одну выпили, а другую Бунин сказал, что возьмет с собой домой. И увез. Это было до Нобелевской премии, И.А. был тогда бедноват.

Как-то в эти дни в Шату В. П. спросил меня: «А как же вся ваша семья, останется в Германии?» — «Нет, — сказал я, — я сделаю все, чтобы их вытащить сюда». — «Сюда» — удивленно произнес В.П. — «Роман Борисович, бросьте говорить детские вещи. Вот приехали вы один (даже жену не могли привезти с собой) и очутились, в сущности, на улице (это „на улице“ богатый В.П. подчеркнул, что мне не понравилось). А семья в четыре человека?! Да вы знаете, что богачи (В.П. опять это подчеркнул) не могут сейчас достать визы из Германии…» — «И тем не менее, — сказал я, — я сделаю все, чтобы семью вытащить во Францию». Я видел, что моя бедняцкая категоричность раздражает богатого В.П. — «Ну, если вы, в вашем положении, достанете визы, тогда вам надо поставить памятник на пляс де ля Конкорд!» (буквальные слова Крымова. — Р.Г.), — с усмешкой сказал Крымов.

Через два года, когда с отчаянным напряжением я эти визы достал и вытащил всю семью во Францию, я был у Крымова и напомнил ему о памятнике. «Побежденный» В.П. признал, что я «совершил чудо». Это и было, если хотите, чудо, потому, что я встретил прекрасного, добрейшего, замечательного человека, французского адвоката, мэтра Александра Тимофеевича Руденко, который чудодейственно (без копейки денег, конечно!), после моих тщетных двухлетних мытарств-хлопот в один день достал мне визы. Но об этом — рассказ особый.